Москва, Покровский бульвар, д. 14/5, кв. 62.

17-го ноября 1940 г., воскресенье.

Дорогая Таня,

нынче, проснувшись, я мысленно сказала Вам: – Если бы Вы жили рядом – если бы мы жили рядом – я была бы наполовину счастливее. Правда.

Вчера, до Вас, у меня была одна женщина, которую я видела раз – час – в 1918 г. – ее ко мне привел Бальмонт, это была начинающая поэтесса, и она писала стихи про морковь (честное слово!) – и сама была румяная, как морковь, – я даже удивилась. И вот, в прошлом году, в Голицыне, 21 год спустя, я получаю от нее письмо – со стихами (хорошие стихи, уже не про морковь, – начинались так – Душа водопадная! Тобой я верю в страну…) – и потом еще несколько писем, и вчера мы, наконец, с ней свиделись, и –. Я совсем не знала кого я увижу, я так хотела – любить! и – я просидела с ней три часа, мы говорили с ней о бывших друзьях и временах, мы (как будто) – люди одного мира, она умная, мне очень преданная, пишет стихи, и – Таня! я ничего не почувствовала, ни малейшего волнения, ни притяжения, и у меня был ледяной, разумный, даже резонный, голос (Таня, в эту минуту Вам за нее больно. Нет, пусть Вам будет больно за меня, потому что она-то все равно – счастливая, потому что она меня любит, а дело в том, все дело в том, чтобы мы любили, чтобы у нас билось сердце – хотя бы разбивалось вдребезги! Я всегда разбивалась вдребезги, и все мои стихи – те самые серебряные сердечные дребезги).

Таня, у меня с той вчерашней гостьей общие корни, и мы одного возраста, и она тоже пишет стихи и – Таня, я к ней ничего не почувствовала, а к Вам – с первого раза – все.

Но об этом у нас разговор еще впереди. А может быть, его никогда не будет – не удастся – не задастся – быть. Если бы у меня с Вами был какой-нибудь долгий час – на воле, в большом пустом саду (были у меня такие сады!) – этот разговор бы был – невольно, неизбежно, силой вещей, силой всех деревьев сада, – а та́к – в четырех стенах – на каких-то этажах (Таня! я Вас еще нежно люблю за то, что Вы боитесь лифта, это было мне вчера – как подарок, как дар в руки).

Здесь на такое нет ни времени, ни места…

…Да, еще одно. У меня есть одна приятельница. Ее зовут Наталья, а я всегда о ней говорю – Таня, и Мур злится: «Она не Таня!» А я каждый раз поясняю: «Да, Таня не она, она не Таня, была у меня Таня – да прошла».

Таня! Не бойтесь меня. Не думайте, что я умная, не знаю что́ еще, и т. д., и т. д. и т. д. (подставьте все свои страхи). Вы мне можете дать – бесконечно – много, ибо дать мне может только тот, от кого у меня бьется сердце. Это мое бьющееся сердце он мне и дает. Я, когда не люблю, – не я. Я так давно – не я. С Вами я – я.

До свидания. Знайте и помните одно, что всегда, в любую минуту жизни и суток – бодрствую я или сплю, перевожу Франко или стираю (например, как сегодня: в ведре – сельдерей), Вы, Ваш голос мне – радость.

Этого я, кажется, здесь не могу сказать никому…

– …«Если я Вам понадоблюсь…» – «Да, Вы мне можете очень понадобиться», – сказала я, почти с иронией (не над собой, не над Вами, над самим недоразумением жизни) – до того Ваше «понадоблюсь» расходилось с моей в Вас – надобой…

Моя на́доба от человека, Таня, – любовь. Моя любовь и, если уж будет такое чудо, его любовь, но это – как чудо, в чудном, чудесном порядке чуда. Моя на́доба от другого, – Таня, – его на́доба во мне, моя нужность (и, если можно, необходимость) – ему, поймите меня раз навсегда и всю – моя возможность любить в мою меру, т. е. без меры.

– Вы мне нужны как хлеб – лучшего слова от человека я не мыслю. Нет, мыслю: как воздух.

Но есть этому (всегда, во всех случаях, но особенно – в нашем) – помеха: время и место. И, как волной отнесенная к началу письма, к первым сонным словам моего пробуждения: «Если бы мы жили рядом». Так просто рядом, как я сейчас живу рядом – с этой чужой парой, которой от этого – никакого проку и для которой я – или странная писательница (все время сушит овощи, и т. д.) – или странная домашняя хозяйка (которую все время вызывают по телефону редакции)… Так просто – рядом. Присутствие за стеной. Шаг в коридоре. Иногда – стук в дверь. Сознание близости, которое и есть – близость. Одушевленный воздух дома. Вот свободных два часа. Пойдем? (Ведь, в конце концов, все равно – куда, ведь все равно, Елисейских полей (не парижских, а тех) – нет, но каждое поле ими может стать, каждый пустырь, каждое облако!).

Ведь ничего необычайного вокруг не нужно, раз внутри – необычайно. Но что-то, все-таки, нужно. И это что-то – время и место.

Так просто: вместе жить и шить.

Радость от присутствия, Таня, страшная редкость. Мне почти со всеми – сосуще-скучно, и если «весело» – то раrсе que s’y mets les frais[92], чтобы самой не сдохнуть. Но какое одиночество, когда, после такой совместности, вдруг оказываешься на улице, с звуком собственного голоса (и смеха) в ушах, не унося ни одного слова – кроме стольких собственных.

Ведь что́ со мной делают? Зовут читать стихи. Не понимая, что каждая моя строка – любовь, что если бы я всю жизнь вот так стояла и читала стихи – никаких стихов бы не было. «Какие хорошие стихи!» Ах, не стихи – хорошие.

Да, недавно одна такая любительница стихов, глядя мне в лицо широкими голубыми глазами, мне сказала: «Ах, почему Вы такая… равнодушная, такая – разумная… Как Вы можете писать такие стихи – и быть такой…»

– Я только с Вами такая, – ответила я мысленно, – потому что я Вас не люблю. (И что-то очень резонное – вслух.)

Это письмо идет издалека. Оно пишется уже целый год – с какой-то прогулки – с каким-то особенным деревом (круглой – сосною?) – по которому Вы узнавали den Weg zurück[93].

– «Такое особенное дерево…» Ну вот, Таня, если у Вас хватило – Ваших больших глаз – на его особенность – может быть, хватит – и на мою.

Что касается деревьев, я в полный серьез говорю Вам, что каждый раз, когда человек при мне отмечает: данный дуб – за прямость – или данный клен – за роскошь – или данную иву – за плач ее – я чувствую себя польщенной, точно меня любят и хвалят, и в молодости мой вывод был скор: «Этот человек не может не любить – меня».

(Сейчас, мимо моего лба, в самом небе, пролетела стая птиц. Хорошо!..)

До свидания, Таня, иначе это письмо никогда не кончится.

Так как оно по старой орфографии – не показывайте его чужим. Но такого письма я бы никогда не написала по новой. Вам ведь пишет – старая я: молодая я, – та, 20 лет назад, – точно этих 20-ти лет и не было!

Сонечкина – я.