Если эта схема верна, то мы получаем примерно следующую картину хода событий. Деревни хузаитов[277], в которых то тут, то там останавливался Абу Муслим, лежат поблизости друг от друга в районе канала Харкан. Исходным центром заговора был Сикаданг, где находился глава хашимитов Сулейман ибн Касир. Именно там развернулись черные знамена, присланные Ибрахимом ибн Мухаммедом, и зажглись сигнальные огни. Туда собрались сторонники из ближайших и отдаленных областей. Там 1 шавваля 129 года прошло первое богослужение по аббасидскому ритуалу, на котором в качестве имама выступал Сулейман ибн Касир. В то, что он сделал это только по приказу Абу Муслима, невозможно поверить. В то время в Сикаданге он был не тем человеком, которого можно было бы легко лишить верховенства; даже если бразды правления выскальзывали у него из рук, он по крайней мере продолжал делать вид, что остается главным. Абу Муслим почувствовал, что мешает ему, поэтому через 42 дня оставил Сикаданг и сначала отправился в Алин, а оттуда примерно в конце 129 года в Махуан. Он явился в Махуан как господин и повелитель, армия его сторонников выросла, а благодаря ей возросли и его сила и значение. Именно тогда он начал вызывать опасения у арабов, которые разбивали друг другу головы в Мерве, и эти опасения усиливались из-за успехов, которые шиитское движение одерживало одновременно в других городах, в Биварде, Мерверруде и особенно в Герате. Побуждаемый бакритами, служившими под его началом, Шайбан аль-Харури первым заключил мир с Насром, и его примеру, видимо, последовал Али ибн Джу-дай аль-Кирмани. Выглядело это так, будто арабы в конце концов осознали грозившую им опасность и захотели встретить ее вместе. Но, полные недоверия друг к другу, они не предприняли против Абу Муслима никаких серьезных действий. Самое большее, что они сделали, – это совершили один набег на область, находившуюся в его власти. Абу Муслим без труда отбросил их[278] и вскоре сумел нарушить союз соперников-собратьев. Он лично отправился из Махуана в Мерв и смог уговорить Али ибн Джудая выйти из перемирия с аздитами и снова выступить против Насра и мударитов. В начале 130 года он вернулся в Махуан. Теперь арабы ему ничем не угрожали, и он мог спокойно предоставить их самим себе, пока ему не показалось, что наступила пора воспользоваться плодами их самоубийственных усилий. Его отношения с мударитами ничуть не пострадали из-за того, что он привлек на свою сторону аздитов. Напротив, рассказывается, что они пытались отвратить его от аздитов и обратить к себе, то есть его обхаживали и те и другие. В любом случае они уже не смели относиться к нему как к врагу, поэтому он, вполне возможно, вошел в Мерв как судья и своим вмешательством положил конец яростным распрям, в которых арабские племена растрачивали свои силы. Он решил – по крайней мере, так казалось вначале – принять сторону аздитов против мударитов. Абуль-Хаттаб повествует о том, как делегаты аздитов и мударитов появляются в махуанском лагере перед Абу Муслимом, чтобы предоставить ему решить их спор, и как он со своими 70 судьями выносит приговор, и эта сцена – предвосхищение фактических событий. Также он еще не вступал в переговоры с Джудаем аль-Кирмани, но только с его сыном Али, в конце 129 или начале 130 года, в которых взял инициативу на себя. Он был истцом, а не ответчиком, как верно замечает ван Влотен. С более поздней точки зрения в этой ситуации он смотрелся не в выигрышном свете. Унизив себя подобным образом, он противоречил представлениям, которые создались о нем в народе. Просматривается тенденция относить к более раннему времени необычайно высокий авторитет, который он приобрел в конце концов, но в таком случае невозможно понять, почему он так долго ждал, прежде чем занять это положение. Вначале он вовсе не был настолько силен, чтобы открыто противостоять арабам, поэтому действовал дипломатично, держа их в напряжении и пуская пыль в глаза. Даже с мударитами он не настолько испортил ситуацию, чтобы они сочли его своим заклятым врагом. Его подстрекательство к восстанию против власти Омейядов в то время было в порядке вещей и никого не тревожило, а кроме этого, он не раскрывал своих планов. По аль-Мадаини, знатоки Корана из Мерва пришли к нему, чтобы узнать, кто он и чего хочет, но он не пожелал иметь с ними ничего общего, сказав, что у него есть более настоятельные дела.

Большинство его приверженцев состояло из иранских крестьян и мавали из мервских деревень, но среди них были и арабы, которые в основном занимали главенствующие позиции. Связующим элементом была религия, секта. Ядро хорасанской армии, джунд Аббасидов, состоял из хашимитов. Именно во главе хашимитов Абу Муслим вошел в Мерв и после этого велел Абу Мансуру Тальхе ибн Рузайку аль-Хузаи принять их присягу. Ее формула гласит: «Я принимаю от вас клятву соблюдать Божье Писание и сунну Пророка и повиноваться тому мужу из семьи Божьего посланника, который будет выбран, и не требовать от своих начальников ни довольствия, ни жалованья, но ждать, пока они сами выдадут его по своему усмотрению; а если ваш личный враг окажется в вашей власти, не причинять ему вреда, иначе как по приказу начальника». Примечательно, что Абу Мансур, который, как рассказывается, был полностью посвящен во все принципы и доводы секты, не сообщает никаких подобных подробностей своим войскам, а ограничивается лишь общими словами. Также он не допускает того, чтобы о личности имама Аббасидов стало известно за пределами круга семейства пророка. Прежде всего войска были обязаны беспрекословно повиноваться своим командирам; даже у этих революционеров религия приобрела привкус войны. Обычным людям ни к чему было знать секретов своих начальников, им было достаточно черного знамени как символа веры. Среди исламских партий давно уже были приняты флаги разных цветов[279], но нигде знамя, его цвет и значение не подчеркивалось столь же сильно, сколь у шиитов Хорасана. Они даже носили черный флаг на теле. Феофан называет их «носящими черное», а у Исидора Севильского они зовутся «черными дьяволами». Знамя пророка, как говорят, было черным, и потому оно имело тот же цвет и у Аббасидов. В апокалиптических книгах упоминался человек с черными знаменами, который принесет новую эру, но аль-Харис ибн Сурайдж, впервые усадивший мавали в седло с именем ислама на устах, тоже выступал под черными флагами, и Абу Муслим мог позаимствовать их у него, поскольку они были популярны среди мавали.

В стихах, сохранившихся у ад-Динавари, Наср ибн Сайяр, омейядский наместник Мерва, обращается к арабам со следующими словами: «Почему вы вечно разжигаете вражду между собой, будто нет среди вас ни одного разумного человека, позволяя стоящему у дверей врагу поступать как ему угодно! Это чернь без религии и значения, не наши арабы, которых мы знаем, и не порядочные мавали. Они исповедуют вероучение, которое пришло не от Божьего посланника и которого нет в Священном Писании; суть его сводится к тому, что арабы должны быть убиты». По ат-Табари, сам имам Ибрахим ибн Мухаммед, как говорят, открыто приказал Абу Муслиму не оставлять в Хорасане ни одного живого араба. По Феофану, рабы в Хорасане по наущению Абу Муслима в одну ночь убили своих хозяев и завладели их оружием, лошадьми и деньгами. В историческом повествовании ат-Табари о взятии Мерва ничего об этом не говорится; Абу Муслим только велит казнить 24 видных приверженцев Насра после бегства последнего, но предписывает своим солдатам строжайшую дисциплину и запрещает любые убийства без разбору. Итак, возможно, что здесь, как и в других случаях, мы наблюдаем смягчение в интересах Аббасидов. Мавали вполне могли отдаваться ярости более необузданно, чем представляется из повествования ат-Табари, но все же не следует слишком акцентировать их национальную неприязнь к арабам. Движение зародилось не среди иранского народа, а в секте, действовавшей в довольно ограниченной области, причем арабам не запрещалось в ней участвовать. Оно имело религиозные мотивы того политического и социального толка, который характерен для ислама. Оно в принципе угрожало не чужакам, а еретикам – отсюда «дубинки для еретиков» как название оружия мавали. Самые доверенные лица Абу Муслима – Абу Наср, Абу Дауд и другие – были арабами, и воевать предполагалось не с арабами как таковыми, а с правящими арабами, во имя ислама, поскольку они правят несправедливо и беззаконно при поддержке безбожного режима Омейядов и не признают равных прав других мусульман теократии. С другой стороны, арабские оппозиционные партии, то есть иракцев и йеменцев в Хорасане, движение первых признало своими собратьями. Более того, на самом деле борьба против арабизма в исламе свелась к тому, что теперь верх одержал иранизм и арабы даже как народ оказались в подчинении, так как их владычество окончилось с правлением Омейядов. Наср ибн Сайяр предвидел это. Таков был естественный порядок событий, но не исходный замысел. Национальная принадлежность победителей упрочила их верховенство в исламе, из которого они выросли. И все же первоначально именно ислам, а не идея национальности был движущей силой хорасанцев, так же как раньше он был движущей силой в восстаниях самих арабов. Новый ислам объединился с новой нацией.