Аббасиды назвали свое правление Даула, то есть новая эра[291]. Произошедшая тогда революция поистине была подобна чуду.

С Омейядами и сирийцы оказались оттеснены на второй план. Они предоставили ненавистного Марвана II его участи и не предприняли своевременных действий против Аббасидов и после этого уже не могли изменить хода вещей; черные победили, а белые потеряли короля. Конечно, они сохранили симпатии к прежней династии[292] и даже проявляли ее на практике, но их усилия были напрасны, поскольку у них отсутствовала организация. Слишком поздно они осознали тот факт, что на самом деле речь шла о них самих и что они сами оказались среди пострадавших. Центр правительства был перенесен из Дамаска в Куфу, а потом в Багдад. Сирия потеряла гегемонию. Ирак освободился от ярма иноземного правления, которое он сотню лет тщетно пытался сбросить, и, казалось, снова приобрел власть, принадлежавшую ему во времена Али. Аббасиды открыто показали политическую тенденцию быть иракцами и антисирийцами.

Но в то же время с правлением арабов, которые опирались на Омейядов и сирийцев, было решительно покончено. Прежняя родина арабов стала настолько варварским местом, что туда уже нельзя было безопасно совершать паломничество. Арабские племена уже не были основой теократии, они полностью утратили свои привилегии. Мавали получили освобождение, различия между арабами и мусульманами-неарабами исчезло. Свергнутый со своего исключительного положения, которое изначально опиралось на закон войны, арабизм перешел в мирную гражданскую сферу и стал международным культом, участие в котором принимали все мусульмане. Основополагающей частью культа была религия, и арабская религия не разрушилась с арабским народом, но продолжала наращивать силу. Арабский язык оставался языком ислама и поглотил языки важнейших христианских народов в Передней Азии и Африке. Вместе с наукой и литературой он, казалось, проник даже к иранцам, но поэзия сохранила родную речь и вернула ее на почетное место.

В действительности мавали получили перевес над арабами не вообще, а только в одном пункте. Хорасанцы помогли Аббасидам одержать победу и вместе с ними получили долю в добыче, став в каком-то смысле наследниками сирийцев, хотя находились в ином отношении к правительству. Их называли шиитами (партией), ансарами (помощниками) или абнитами (сыновьями) Даулы. В их руках находилась внешняя власть, они были организованы на военный манер. Они занимали высшие посты, их начальники (кувад) получили возможность играть роль высокопоставленных вельмож. Они образовывали постоянную армию халифа, и он жил среди нее. Багдад фактически был основан не как столица империи, а как лагерь хорасанцев подальше от Куфы, в котором хотел жить халиф. Но в этом лагере они поддерживали общение со своей родиной, и то главенствующее положение в партии и армии, которое они получили на службе у Аббасидов, распространилось на их народ и провинцию – Иранский Восток. Под видом международного ислама иранизм одержал победу над арабами.

Со сменой династии изменился и внутренний характер правительства. Сказалось ли на нем персидское влияние таким образом, неизвестно, но оно определенно потеряло арабские черты. В результате завоевания арабы стали правящей знатью, отделенной от завоеванных народов. Генеалогическая сеть их племенной системы поверхностно распространилась по провинциям царства. При Омейядах эта примитивная система еще сохранялась в своих самых основных чертах, хотя вскоре показала, что уже не способна удержаться, но при Аббасидах она исчезла вместе с различиями, которые обусловливали ее существование. Аббасиды, в отличие от Омейядов, не возвысились над широкой аристократией, к которой принадлежали сами; поддержавшие их хорасанцы были не их кровными родственниками, а лишь их орудиями. Все сообщество мусульман находилось в том же отношении к ним, без каких-либо естественных градаций политических прав; они одни, как наследники пророка, имели божественное право на халифат. С формальной точки зрения ничто не препятствовало им сформировать правительство так, чтобы оно соответствовало интересам дела, как и их собственным. Они привнесли порядок в администрацию, особенно в систему налогообложения и правосудия, и показали себя ревностными борцами с несправедливостью, отвечавшими на жалобы тех, кто обращался к ним как к высшей апелляционной инстанции. Однако они гораздо сильнее, чем это было при Омейядах, подавляли общий живой интерес к политике, который в прежние времена составлял гораздо большую часть религии. Мусульмане, арабы и неарабы, были просто их подданными, и им уже не разрешалось принимать участия в делах государства. Они были низведены в сферу торговли и сельского хозяйства и как максимум могли только строить тайные заговоры. Государство сократилось до размеров двора. В первую очередь халифа окружала обширная, веселая компания обоих полов, затем его столь же многочисленные родственники – хашимиты. Но армия тоже принадлежала двору, ее ядро всегда было сосредоточено в резиденции халифа. Таким образом, Багдад сильно отличался не только от Медины, но и от Дамаска. Двору также принадлежала еще целая толпа гражданских чиновников, в основном это были креатуры и фавориты правителя. Среди них большинство составляли вольноотпущенники. В прежние времена они обладали тайным влиянием, а теперь заняли самые высокие государственные посты. Они поднимались из праха и снова падали в него. Крахи и ведущие к ним интриги были при дворе обычным делом, и видные люди, которые имели важное значение даже без официальных постов, волей-неволей втягивались в них. Аббасиды не ценили знатного происхождения даже у своих жен; человека делало не рождение, а халиф. Он жаловал положение и почести, знаком которых была особая одежда и отличительная вышивка (тираз); портные и вышивальщицы не сидели без работы. Место аристократии заняла льстивая иерархия чиновников, открыто разделенных на ранги и управляемых друг через друга. Во главе их стоял визирь, в чьем ведении находилась казна, и впоследствии он превратился в видимое альтер эго незримого халифа, так что повелителю достаточно было лишь изредка появляться на сцене, словно актеру, или испускать громы и молнии из-за своей облачной завесы. Также среди наместников все шире распространялся обычай управлять своими провинциями через представителей, оставаясь при этом при дворе, особенно если они имели привилегию быть принцами крови. Подчиненными государственными чиновниками в основном были христиане и иудеи, которые из-за этого легко навлекали на себя злобу и зависть мусульманской черни. За исключением визиря, самой заметной фигурой среди чиновничества был, пожалуй, палач. Арабы не знали палачей, и Омейяды их при себе не держали; у Аббасидов же он был незаменим. Кожаный ковер возле трона, служивший эшафотом, был одним из знаков халифской власти; внезапные казни и сознательная жестокость усиливали благоговение перед его величием. Эту схему халифы переняли у иранцев, чей шах обладал правом распоряжаться жизнью и смертью своих подданных. У иранцев же был взят пост придворного астролога, с которым советовались по всем важным делам, и он даже сопровождал армию в походах. Наконец, как характерную черту аббасидского режима следует отметить почтовых служащих. Они были информаторами багдадского двора в провинциях, избранными доверенными лицами, которым полагалось тайно приглядывать за наместниками. Почта выполняла функцию разведки; служба осведомителей в обширном государстве была организована в высшей степени эффективно. Ат-Табари под конец датирует не только сами события, но и момент, когда при дворе стало о них известно.