к ней доверие. Она добавила: — Посоветуюсь с Михайлом, советовалась с ним и перед тем, как разрешить вам устроить здесь явочную квартиру. Он одобрит.

— Свяжетесь по телефону или по радио?

Она приняла шутку, улыбнулась.

— Мысленно.

— Ну, если так, — Ивкин с благодарностью пожал ей руку, — тогда подумаем и о том, как лучше организовать это собрание…

Обсудили все, предусмотрели каждую мелочь. Мотря Ивановна могла бы уже идти в свою комнату, но все думала, думала о чем-то. Наконец сказала:

— И у меня к вам просьба, Кузьма Петрович. Но пообещайте, что скажете, как на исповеди. Мне не нужно, чтобы успокаивали, как ребенка.

— Скажу все, что думаю, — пообещал Ивкин.

Женщина устремила на него пытливый, молящий взгляд.

— Признайтесь, положа руку на сердце, вы твердо верите в победу наших, в то, что Киев снова будет советским?

— Твердо! — без малейшей заминки ответил Ивкин. — Сами подумайте: разве можно вести борьбу, не веря в ее целесообразность? За мною охотится гестапо, не исключено, что схватит когда-нибудь, но я сознательно рискую своей жизнью, потому что знаю: фашистов ожидает крах. Но почему вы об этом спрашиваете, Мотря Ивановна?

Ее лицо выражало одновременно и удовлетворение, и смущение, и отвагу, и радость. Оно даже помолодело. Не выхоленное массажами и парфюмерией, не наделенное утонченными чертами, но по-своему прекрасное лицо украинской женщины.

— Почему спрашиваю? — Она потупила взгляд. — Буду и я с вами откровенна, Кузьма Петрович. Я тоже верю, что победят наши, и все же нет-нет да и закрадывается сомнение. Очень уж большая сила у этих людоедов, столько земель наших захватили, покорили чуть ли не всю Европу. Вот и читали: весной возобновят наступление. Выстоит ли Красная Армия? Если бы мы хоть видели что-нибудь вокруг, а то сидим как в погребе. Спасибо, что обнадежили. Теперь и я буду твердо верить, не испугаюсь ни допросов, ни смерти, если такие испытания выпадут мне на долю. Ведь легче умирать за то, что не погибнет вместе с тобою.

Ивкин подумал: «Бодрюсь, а мне также нужна эта формула, нужна на всякий случай: «Легче умирать за то, что не погибнет вместе с тобою». Прекрасно сказано. Все люди — творцы. Вот так и создаются жемчужины народной мудрости, живущие в веках».

Ивкин прошелся по комнате, на ходу бросил фразу: «Что-то долго ее нету». (Он подумал вслух о Тамаре Рогозинской — она должна принести важные новости.) Пауза в разговоре с Мотрей Ивановной затянулась, но хозяйка не торопилась дать покой «квартиранту». Ивкин заметил это, в шутку сказал:

— Примем резолюцию, и все?

— Не все, Кузьма Петрович, — понимая его прозрачный намек, отозвалась она. — Не все. Вот уже почти две недели, как вы живете у меня, а я так мало знаю о своем постояльце. У вас есть жена, дети? Где они?

Ивкин давно ожидал этого разговора и приготовился нему. Решил ничего не утаивать. Неискренность не способствует установлению хороших отношений. Он ответил:

— Да, есть жена, дети, они эвакуировались.

Новый протокольный вопрос, как на следствии:

— А кем приходится вам эта девушка?

Все ясно: спрашивает о Тамаре Рогозинской. Понятны также мотивы дознания: Мотря Ивановна искоса смотрела на весьма дружеское отношение своего постояльца к этой частой гостье. Особенно после того, когда Рогозинская, засиживаясь до начала комендантского часа, трижды оставалась здесь ночевать. Спала она, правда, с Олей, но до глубокой ночи сидела в комнате Ивкина.

Ответил как есть:

— Эта девушка — связная подпольного горкома артии.

По всей видимости, Мотрю Ивановну менее всего интересовала должность Рогозинской. Игнорируя всякую дипломатию, она спросила прямо:

— Когда окончится война, вы вернетесь к семье?

— А как же! — Ивкин и в этом не кривил душой. — Я люблю и детей своих, и жену. Мы все время жили в согласии. Знаете, что я скажу вам: таких жен, как моя, оставляют разве только глупцы или мерзавцы.

— Этой девушке тоже говорили о своих намерениях? — допытывалась Мотря Ивановна.

— Конечно.

— А она?

— Понимает меня.

Лицо женщины просветлело.

— Смотрите же, Кузьма Петрович! Когда-нибудь проверю, сдержали вы свое слово или нет.

— Проверяйте, Мотря Ивановна!

Она действительно подумала: «А что! Пусть только попытается обмануть. Разыщу после войны и, несмотря на его заслуги, хорошенько пристыжу на людях. И десятому закажет». Думая так, Мотря Ивановна не могла знать, что пройдет всего три месяца после их разговора, и секретарь подпольного горкома партии Ивкин вместе со связной Рогозинской погибнут в застенках гестапо. А пока что...

— Не обижайтесь на меня, Кузьма Петрович, что вмешиваюсь не в свои дела, — деликатно извинилась хозяйка. — Просто мне хочется, чтобы все были такими верными, как мой Михайло...

— Я не обижаюсь, Мотря Ивановна, — ответил Ивкин, мысленно одобряя слова требовательной наставницы, чистоту ее чувств и великодушие. — Разве может быть обидным пожелание людям добра? Наоборот, это святая обязанность всех нас.

И только теперь она вышла.

Уроки деятельности киевского подполья говорят о том, что одной из причин арестов подпольщиков, особенно в первый период, была плохо поставленная конспирация. «Главная беда заключалась в том, — вспоминает секретарь Подольского подпольного райкома партии И. Скляренко, — что все, начиная с Ивкина и кончая теми, кто был возле него, вели себя не очень конспиративно, и эта небрежность губила людей».

«Я, например, знал всех членов горкома и секретарей райкомов, — рассказывает бывший помощник секретаря Киевского подпольного горкома И. Пятниченко. — Сам Ивкин проявлял неосторожность, ходил на явку к незнакомым».

Член подпольного горкома партии Ф. Зубков признает: «Мы некритически подбирали связных, кандидатуры их не согласовывались, не изучались и слабо проверялись. Одна связная не должна была знать много квартир, а получалось так, что связные знали все...»

О недостаточной конспирации говорит и бывший руководитель территориальной подпольной организации В. Запорожец: «Так, например, Пироговский сообщил, что гестаповцы задержали связную, у которой обнаружили списки подпольных работников, вызывавшихся ею на совещание. Еще один пример слабой конспирации: проходили широкие совещания, в которых принимали участие по 20—30 человек».

С этой точки зрения и собрание актива, проведенное 23 февраля 1942 года на квартире у Мотри Ивановны Скрипник, было ошибкой…

С