Биологические процессы у резервистов протекали замедленно, чему благоприятствовал так называемый идеаторный автоматизм психики. То есть смерть, конечно, была всегда близко, но одновременно и далеко, так что до нее всегда можно было почти дотянуться, но никогда было не достать рукой. Природа как бы остановилась на кончике сентября в вечном ожидании холодов.

При этом все они хотели с новой силой ощутить полноту жизни. Юмористические программы занимали, конечно, ведущее место, но в каждом еще была жива память, что человек будущего не вовсе лишится чувства одиночества, не избегнет неудач в любви, будет рисковать, делать ставки и даже иногда проигрывать. Все это в умеренных, конечно, дозах предоставлялось ему. Власти тщательно готовили красочные акции социального протеста, заметив определенный спад активности у населения. Чуть большим успехом пользовались вечера индивидуальной депрессии и гражданского пессимизма. Все это позволяло сохранить привлекательный вид демократии, основы которой и никогда-то не подвергались сомнению.

Общий тонус при этом не должен был испытывать заметных колебаний. Трагические финалы в фильмах и театральных постановках специальным решением Минздрава были признаны опасными. Для новых постановок «Лебединого озера» выбирали редакцию, в которой Зигфрид, отрывая крыло, наносит Ротбарду «травмы, несовместимые с жизнью», а затем идет жизнеутверждающая кода в стиле «и еще неоднократно выйдет зайчик погулять», в сопровождении трагической музыки Чайковского.

Новостные программы о трагедиях на земле транслировались без ограничений, но большим успехом пользовались передачи «Хорошие новости», «Вчерашний день» и «Меньшие братья».

Каждый день люди заходили на сайт «Хотите узнать дату своей смерти?». В конце сайта были полезные советы по диете, оздоровительной гимнастике и гигиене эмоций. Выполнение их обещало отсрочку летального исхода. Иногда дата оставалась неизменной в течение нескольких недель, а то и месяцев, люди прибегали к самым сильно-действующим процедурам, пока наконец заполнив в очередной раз анкету, не находили, что смерть подвинулась. Борьба шла буквально за дни, поэтому стимул действовал исправней, чем вечный двигатель.

Сильные импульсы требовались прежде всего в дизайне, икебане, одежде и рекламе лекарств. Брутальный стиль у мужчин с вкраплениями гладиаторских и комиссарских символов, эстетика подгнившего еще до созревания, прямо на ветке плода у женщин — все это ворошило чувственность и вызывало ассоциации с жестоким, но невозвратным прошлым.

Была и любовь, как же без нее? Можно сказать, все общество было опутано эротической паутиной. Потребители рекламы становились эротоманами с детства. Вопрос индивидуальности решался с помощью выбора духов и одеколона. Интимным голосом тут и там повторялась фраза, за которой стоял безвестный, но гениальный слоганотворец: «Как только я войду, ты сразу меня узнаешь».

Каждый день появлялись исключительно чудодейственные лекарства, которые в течение десяти минут излечивали от изжоги, блокировали раковые опухоли, снимали головную боль, синдром похмелья преобразовывали в экстаз африканского танца и продлевали молодость на срок, соответствующий платежеспособности клиента. Хотя лекарства эти не всегда давали обещанные результаты, стремление к совершенству оказывалось сильнее, и на следующий день люди снова бежали в аптеки по зову рекламы.

Дизайн широко использовал пряный восточный колорит, букеты составлялись из редких, экзотических и сильно пахнущих цветов. В ходу были огромные лилии и калы, большим спросом пользовались тигридии. Эти цветы-однодневки напоминали открытый зев с леопардовым, пятнистым окрасом фолликулярной ангины — сочетание бессмертной красоты, ее земной скоротечности с физическим разложением приятно активизировало фантазию. Непритязательные полевые цветы вроде сныти и ситечка уже не отвечали потребностям искушенной публики.

К еде резервисты относились почти как маньяки и если и не были гурманами, потому что питались по старой привычке чем ни попадя, то находили, по крайней мере, вкус в толках о еде. Такая страсть отдавала некоторым теоретизмом, но все же это была страсть.

Известный спор братьев о том, что сначала полюбить: саму жизнь и ее клейкие листочки или же смысл жизни единогласно решился в пользу первого. Не собственно листочков, конечно, но вдумчивых радостей плоти. Из старой классики издавались сборники с описаниями еды и книги по истории застолий. Люди обменивались вычитанными остроумностями, вроде того, что «главное в обеде не рыба, не соусы, а жаркое», «жареные гуси мастера пахнуть» или «кулебяка должна быть бесстыдная». Вообще тут они были прямыми наследниками русской литературы, в которой сдержанность в описании эротики с лихвой компенсировалась поэмами о желудочных радостях.

Успехом пользовался ролик с притчей о Мастере. Мастера спросили, в чем смысл жизни, и он не смог ответить. На вопрос о цели жизни он также промолчал. Ученики были счастливы. Этим умолчанием Мастер дал им понять, что не стоит толковать о смысле и цели, когда есть вкус.

Многочисленные исследования показали, что перешедшие в постфактумное состояние приобрели в процессе эволюции и еще ряд чрезвычайно ценных свойств. У них возродилась утерянная некогда способность к имитации. Диск памяти, свободный от балласта исторической, то есть неактуальной информации, теперь готов был к восприятию информации краткосрочной, которая хранилась не больше отведенного ей времени и освобождала диск для новых впечатлений.

Все они были необычайно пластичны, что делало удобной работу соцтехнологов. С успехом применялся метод так называемой интериоризации, то есть превращения внешних правил, установок и навыков во внутреннюю мотивацию, так что каждый чувствовал себя комфортно, ибо был уверен, что действует согласно собственным взглядам и чувствам. Простенькая и довольно вульгарная модель интериоризации использовалась в рекламе, а еще раньше была известна в педагогике, когда знания считались полноценно усвоенными ребенком только при выполнении им определенных предметных и умственных действий. Таким образом, перенос чего-либо в умственный план был процессом его формирования, а не простого пополнения новым содержанием, что и приводило к превращению умственного плана в частное психическое явление.

От ежедневного повторения клипа про какой-нибудь порошок, вроде «Ваниш плюс интеллект», зритель, даже страдающий от назойливости рекламы, в один прекрасный момент обнаруживал, что для полного благополучия ему не хватает именно этого чудо-порошка, и готов был заплатить любые деньги, чтобы приобрести его. Такое же действие имели даже абстрактные понятия, преподнесенные в соответствующем художественном оформлении. И они, в конце концов, приводили человека к полной гармонии с самим собой. Сочетание утопического интерьера с известным медийным лицом и интимным предложением поправить семейные отношения с помощью новой марки кофе производил чрезвычайно убедительный эффект. Неудача не особенно расстраивала, потому что предложениям не было конца, как и самому успешному походу за счастьем.

Процесс овнутривания или вращивания, как называли преобразование структуры предметной деятельности в структуру внутреннего плана сознания, охватил массы. Идеальным считалось вращивание, при котором каждое действие было направлено только к своему результату и исключало одновременное противоположное. В любом обществе можно было встретить молодого человека, который хвастался перед коллегами или друзьями успехом очередного овнутривания, как раньше хвастались сексуальными достижениями или удачно вложенными деньгами. Наивысшим результатом считался полный переход какой либо информации, роли, нравственного или политического предпочтения в структуру бессознательного или, говоря иначе, в свернутую форму индивидуального поведения. Например, в одно прекрасное утро человек начинал твердить на всех углах, что менты и вообще люди в форме — совесть нации, и с этого его искреннего утверждения не могли сдвинуть даже напоминания о том, что сын его, после больницы, отбывал срок за то, что неосторожно поставил свое тело на пути губернаторского автомобиля.