при этом его украшали пухлые, даже какие-то детские щечки. И еще от него исходила какая-то дозированная жесткость, так, как будто бы она не являлась частью его натуры, но по жизни он где-то ее приобрел и даже умело научился ею пользоваться.

В общем и целом отвращения он у меня не вызывал, но и особой симпатии тоже.

Наверное, вид у меня был совсем глупый, потому что босс вдруг взял да и рассмеялся!

– Я знаю Лешу очень много лет, мы учились вместе, потом на ноги как-то вставали: челночили, мутили все что-то, выпивали-кутили, сходились-расходились по жизни, а сейчас вот, как видите, снова вместе работаем…

– Виктор, я сделала что-то противоречащее условиям работы здесь?! Но мне никто не ставил конкретные рамки для обеденного перерыва… в смысле, в какое время и с кем…

– Господи, да расслабься ты! Я так устал сегодня… Извини, то есть извините, Алиса.

Он плюхнулся на стул рядом со мной. Вид у него действительно был крайне измученный.

Я принялась внимательно изучать свой, теперь уже «самодельный» маникюр. Ну, ничего так… еще не разучилась.

Повисла неловкая пауза.

Работа здесь по большому счету мне нравилась, она даже радовала меня. Тем более что для нас с отцом она являлась единственным источником более или менее нормального дохода. Папина скопившаяся за несколько лет пенсия и остаток сбережений на моей книжке не в счет – это на крайняк, на черный день.

Наконец босс продолжил:

– Алиса, я не про работу сейчас скажу. И то, что я скажу, должно остаться вне работы, вы понимаете?

– Да.

Я заставила себя все-таки оторваться от своих бордовых ногтей и заглянуть прямо в его совиные глаза – ну что я тут, в самом деле, студентка-первокурсница, что ли?!

– Леша овдовел полтора года назад…

– Да?

– Да. Он очень любил ее. Все произошло неожиданно быстро. У Гали всегда было больное сердце… Может, и к лучшему, что детей у них не было, они ведь достаточно поздно встретились… Она тоже много работала, в общем, они оба очень хотели, но никак не решались… А после того, что случилось, мы теребили его как могли, все пытались куда-то вытащить, встряхнуть, кого-то подсунуть, с кем-то познакомить… Он достойно держался, но какая-то его часть его души наглухо закрылась от всех… Одним словом, вы – первая женщина, которую он удостоил за все это время таким вниманием! Я бы даже не так сказал… Вы – первая женщина, к которой, как я заметил, у него появился неподдельный интерес! Как к этому относиться – решайте сами. Но как Лешин друг, я обязан был вам это сказать… Для бульварно-ресторанных отношений Алексей – далеко не лучший вариант. А ваши успехи на службе меня радуют, продолжайте в том же духе… И не заморачивайтесь вы так, Алиса!

Он вдруг неожиданно бодро вскочил со стула.

– Все, вы свободны, хорошего вечера! Ивините, если что… вот, обидеть я вас совсем не хотел! До завтра, Алиса!

Приехав в тот вечер домой, я на автомате приняла душ, что-то пожевала на кухне, потом чмокнула уже задремавшего за просмотром кинофильма отца и, вытягивая под одеялом затекшие за день ноги, поняла, что, как бы сильно сегодня ни устала, но нормально точно не высплюсь…

Вырываясь из дремы, я снова и снова, против своей воли, продолжала сравнивать Алексея с Платоном.

Платон – ребенок.

Чистый, напуганный, мечтающий.

Одной ногой он где-то в облаках, а другую он неуверенно, но с таким отчаяньем все пытается пристроить на землю…

Алексей – мужчина.

Уверена, что со своими «тараканами», о которых мне совсем не хочется пока что и думать. С тяжелым прошлым, а вследствие этого – наверняка с непростым характером. Но он мужчина, и этим все сказано.

Эпилог

Улица, залитая нежными, утренними лучами сентябрьского солнца.

Такое солнце – самое щедрое.

Оно позволяет пусть еще совсем немного, пусть еще совсем недолго, но побыть в лете, которое пролетает так незаметно, так стремительно, что мы даже не успеваем распробовать его вкус.

А у этого солнца есть вкус, он обжег мои губы крепчайшим свежесмолотым эспрессо, Его одеколоном с нотками дымчатого табака, Его благодарными губами, Его кожей, моим карамельным блеском для губ, пыльными книгами на полках, ливийской певицей с дивным голосом, чье имя я еще вчера взяла и забыла, и снова губами, открытыми, зовущими…

Бог мой, как же долго я была этого лишена!

Не притворяться ради спокойного сегодня, не красть чужое счастье, а проснуться от зова плоти в постели с мужчиной, которому не надо от меня куда-то бежать, с которым мне не нужно чего-то бояться!

Я под защитой.

Я больше не маленькая напуганная девочка, но взрослая, красивая самка, которую можно защищать, которую нужно защищать.

Которая хочет, чтобы ее защищали!

Я еду домой в такси, я прикрываю глаза, и все-таки я понимаю, что какая-то часть меня по-прежнему ищет во всем этом Платона…

Ведь когда-то его тоже любили какие-то девушки, и они, так же как и я сейчас, должны были покидать ранним утром его холостяцкую квартирку, забираться в сонное, полупьяное такси и увозить с собой его вкус и запах.

Это мог быть Платон, но это не он.

Это другой мужчина.

И мне он очень, очень нравится.

Я не могу сейчас встать у него под окнами и закричать «люблю», потому что я и сама этого пока не знаю…

Я знаю только то, что я всегда буду любить Платона!

Я буду любить его вечно.

Но все это пережито теперь уже не с ним, недолюбленным, не понятым до конца, самым необычным и самым странным человеком в моей жизни.

И я смиряюсь.

И с каждой новой минутой жизни я по кусочкам вырываю из себя его образ для того, чтобы освободить дорогу для новой энергии, так необходимой мне сейчас.

Много ли из нас, женщин, знает про настоящую нежность?

Мы, маленькие принцессы, мечтаем об этом с детства.

Нам снятся поцелуи принцев на белом коне, их абсолютная, топящая, как первозданное море, ласка и нежность.

Но потом мы взрослеем, и в каждом новом мальчике-парне-мужчине примиряемся с неизбежным: под давлением силы мы просто уступаем ему.

Но женской энергии необходима мужская, одиночество для нас подобно медленной смерти, и потому мы снова и снова прогибаемся, ломая что-то очень важное внутри себя, саму свою сущность, получая взамен в лучшем случае брак, а в худшем – недолгое ощущение того, что ты кому-то нужна, да пускай