Напротив, чисто физическая боль может быть для нас совершенным пустяком, который не оставит в душе и следа. Вот самый простой пример. Жестокая боль от гнилого зуба, несколько часов мучившая нас, наконец проходит – и будто ее и не было.

Иначе бывает в случае очень длительных и частых физических страданий. Но такие страдания – подчас нечто совсем иное, чем просто страдание. Нередко это уже несчастье.

Несчастье – это когда жизнь становится похожей на дерево, вырванное с корнем; это более или менее близкое подобие смерти, которое непреодолимо сдавливает душу угрозой или непосредственным предчувствием физической боли. Если физической боли нет вовсе, то нет и несчастья в душе, ибо она может переключиться мыслью на какой угодно другой предмет. Мысль бежит от несчастья так же скоро, так же неудержимо, как животное убегает от смерти. В нашем мире нет ничего другого, кроме физической боли, что имело бы власть полностью сковывать мысль. Оговоримся лишь, что можно уподобить физической боли определенные явления, трудные для описания, но именно телесные, которые ей совершенно равносильны18. В частности, предчувствие физической боли – одно из них.

Когда мысль сдавлена угрозой физической боли, – даже если боль не настолько тяжела, чтобы породить ощущение несчастья, – это вызывает состояние столь же мучительное, как если бы приговоренного заставляли часами глядеть на гильотину, которая скоро перережет ему шею19. Человек может жить в этой муке двадцать, пятьдесят лет. Все это время мы проходим мимо, даже не догадываясь о его состоянии. Кто из нас способен его понять, если сам Христос не посмотрит на него нашими глазами! Но мы только отмечаем, что поведение этого человека подчас бывает странным, и, конечно, осуждаем это поведение.

Истинным несчастье бывает только тогда, когда происшествие, которое, как ураган, налетело и вырвало жизнь с корнем из ее почвы, прямо или косвенно грозит каждой из ее сторон – социальной, психологической, физической. Важнейшим является социальный фактор. Несчастье не является настоящим, пока оно не влечет за собой социальную деградацию в какой-либо форме или страх перед этой деградацией.

Существует некоторая переходная область между несчастьем и всеми другими разновидностями человеческого горя, которые, будучи даже весьма болезненными, глубокими и продолжительными, отличаются от несчастья в собственном смысле. Однако существует предел, за которым начинается несчастье, но не прежде того, – подобно тому как вода не закипает при температуре, меньшей 100 градусов. Эта граница не чисто объективна: здесь сказываются всевозможные личные факторы. Одно и то же событие может одного человека ввергнуть в несчастье, а другого – нет.

Великой загадкой человеческой жизни является не страдание, а именно несчастье. Не то удивительно, что неповинных людей убивают, пытают, прогоняют с родных мест, доводят до нищеты и рабства, заключают в лагеря и казематы, – ибо на свете есть достаточно злодеев, чтобы делать такие дела. Также неудивительно, когда болезнь приносит долгие страдания, которые парализуют жизнь человека и обращают ее в «сень смертную», ибо природа подчинена слепой игре механических необходимостей. Но удивительно, что Бог дал несчастью власть захватывать сами души неповинных людей и деспотически владеть ими. Ибо даже в лучшем случае человек, заклейменный клеймом несчастья, сохранит не более половины своей души.

У человека, испытавшего удар, после которого он извивается на земле, как перерезанный пополам червяк, нет слов для того, чтобы выразить, чтό такое с ним приключилось. Среди людей, кому он пытается это рассказать, даже те, которые много страдали, но не испытали на себе несчастья в собственном смысле, вовсе не представляют себе, что именно это такое. Это нечто особенное, непохожее на что-либо другое, как звук, о котором не имеет понятия глухонемой. А те, кто сами искалечены несчастьем, – не в состоянии оказать помощь и даже почти не способны желать этого. Итак, сострадание по отношению к несчастным – дело невозможное. Когда оно поистине имеет место, это чудо более поразительное, чем хождение по водам, исцеление больных и даже воскрешение мертвых.

Несчастье заставило Христа молить Отца о том, чтобы Он «пронес чашу»20, искать утешения у учеников и, наконец, поверить, что Отец оставил Его. Несчастье заставило другого праведника кричать против Бога – праведника столь совершенного, насколько позволяла человеческая природа, а может быть, даже больше, если Иов не столько историческая личность, сколько прообраз Христа. «Он посмеивается над несчастьем невинных!»21 – это не богохульство, это подлинный крик, исторгнутый из сердца болью. Книга Иова, с первой до последней страницы, есть настоящее чудо правды и искренности. Из написанного на тему несчастья все, что далеко от этого образца, более или менее загрязнено ложью.

Несчастье делает Бога отсутствующим на время, более отсутствующим, чем мертвый, чем свет в абсолютно темном каземате. Ужас до краев затопляет душу. Во время этого отсутствия – нечего любить. Самое страшное, что если среди этой тьмы, когда нечего любить, душа прекратит любить, отсутствие Бога станет окончательным. Надо, чтобы душа любила в пустоту или хотя бы желала любить, пусть даже бесконечно малой своей частицей. И однажды Бог придет, чтобы явить ей Себя и раскрыть ей красоту мира, – как это произошло с Иовом. Но если она перестанет любить, то низвергнется из этого мира в состояние, почти равное аду.

Вот почему те, кто ввергает в несчастье людей, не подготовленных к встрече с ним, убивают их души. И, напротив, в такое время, как наше, когда несчастье нависло надо всеми, только та помощь, оказываемая душам, будет действенна, которая реально подготовит их к несчастью. Это далеко не мелочь.

Несчастье ожесточает человека, лишая надежды, ибо оно, как каленое железо, до дна прожигает душу таким презрением, отвращением и даже ненавистью к самому себе, таким чувством виновности и скверны, которое, по логике вещей, должно было бы возникать в душе после преступления, – и, однако, не возникает. Преступник не чувствует зла, которое живет в его душе. Зато его чувствует у себя в душе невинная жертва несчастья. Получается, будто состояние души, которое, в сущности, годится для преступника, отделили от преступления и связали с несчастьем, – причем даже пропорционально невиновности несчастного!

Если Иов вопит о своей невиновности такими отчаянными словами, значит, у него самого недостает сил в нее верить; значит, в нем самом душа внутренне становится на сторону его друзей. Он призывает в свидетели самого Бога, потому что больше не слышит свидетельства своей совести, которое осталось в душе лишь смутным и мертвым воспоминанием.

Плотская природа человека есть то общее, что роднит его с животными. Куры стаей бросаются клевать раненую