возможности вести нормальную жизнь. Мы узнали, что после аварии Чарли, который в раннем возрасте проявлял вспыльчивость и сексуальную агрессию, озлобился еще сильнее. Из-за черепно-мозговой травмы, в числе последствий которой был и когнитивный дефицит, Чарли сделался более импульсивным, испытывал трудности с социальным взаимодействием. Его мучили хронические боли в области головы и шеи, депрессия, проблемы с концентрацией внимания. После операции и короткой реабилитации он пытался вернуться к работе, но стал сквернословить и в жаркие моменты с коллегами даже прибегал к угрозам насилия. Ядовитый паттерн, который отравлял его жизнь и раньше, усугубился. Я и сама пережила нечто подобное. Это многое объясняло в поведении Чарли, в том, кем он стал. Тем не менее во многих отношениях мой анализ был жутко ошибочным. Был ли это знак? У Вселенной есть способ сказать вам, что вам пора что-то оставить. Возможно, я была не таким уж и блестящим профессионалом по своей части, как мне казалось. У Вселенной, наверное, есть способ сообщить нам об этом, не так ли?

Дни наконец стали короче и прохладнее. Наступила осень, и деревья стали как будто флуоресцентными. Вдоль бордюров в Виннона-парке, где жили мои родители, стояли коричневые бумажные пакеты, набитые садовыми обрезками. Свежий воздух благоухал каминным дымком.

Мой брат Джимми, который годами упрямо сопротивлялся уговорам моей матери вернуться домой, прилетел на День благодарения из Сиэтла. Он не взял с собой своего партнера Пола, что меня разочаровало. Я любила Пола почти так же сильно, как его любил Джимми. Я запланировала свидание с Полом через веб-камеру на более позднее время.

Джимми и Раузер нашли общий язык еще несколько лет назад, когда впервые встретились сразу после того, как я вышла из реабилитационного центра. Сегодня они вдвоем оказались в обшитой дубовыми панелями цокольной комнате моих родителей и смотрели с моим отцом футбол – все они фанаты «Ковбоев» [22]. Мать, которая суетилась вокруг Раузера и Джимми с того момента, как мы приехали, отпустила их с тарелкой сосисок и холодным пивом, а сама взялась доводить до готовности праздничный ужин.

Моя кузина Мики тоже пришла на ужин. Рыжеволосая и голубоглазая, Мики была фотожурналисткой, и, как и наши лица, наши жизни были совершенно разными. Она была дочерью сестры моей матери, Флоренс, и много лет назад, когда Мики начала приезжать на наши каникулы без матери, нам сказали, что тетя Флоренс уехала в Европу. Когда мы стали старше, то обнаружили, что Европа – это просто условное обозначение психушки. Тетя Флоренс находилась в психбольнице с тех пор, как Мики исполнилось двенадцать. Однажды, перед отъездом тети Флоренс в «Европу», я помню, как побывала у них в гостях. У них на заднем дворе стоял плавучий дом. Никто не предложил никакого объяснения этому. Все вели себя так, будто это в порядке вещей, но я помню, как тетя Флоренс спустилась по трапу севшего на мель плавучего дома, чтобы поприветствовать нас, как будто она там жила. Когда никто не видел, Джимми прокрался туда, и позже клялся, что там все забито вешалками с одеждой, косметикой и банками из-под кофе, доверху набитыми монетами. У моей красивой и талантливой кузины были на руках шрамы, от запястий и до локтей. В четырнадцать лет она повела войну против собственной плоти. За этим последовали годы резания вен, передозировок, психбольниц, наркотиков, расстройств пищевого поведения и ошибочных диагнозов. Ей было уже тридцать пять, а я совсем ничего не знала о ее жизни. Но я была очень рада, что яд в ее венах – это не та кровь, которая течет в моих. С меня достаточно собственных закидонов. К счастью, для длительной депрессии мне не хватает ни глубины, ни концентрации внимания.

Ближе к вечеру в День благодарения мы собрались в столовой, не изменившейся со времен моего детства: высокие потолки, арочные дверные проемы и оштукатуренные стены, которые за эти годы миллион раз получили вмятины и заплатки. Комната была в бледно-желтых тонах, с дубовым столом, стульями с ситцевыми подушками и старинным шкафом-горкой в углу. Вкус моей матери склонялся к традиционному. Она уставила весь стол едой, для чего пришлось разложить его по обоим концам. Мы взялись за руки для благословения, как то было принято в моей южной баптистской семье.

– Мы благодарны тебе, Господи, – начал мой отец, – за всю эту вкусную еду и особенно за то, что Мики и Кей здесь с нами, поскольку обе едва не угробили себя наркотиками и алкоголем.

Мои глаза полезли на лоб. Голова отца была опущена, глаза крепко зажмурены. Джимми прочистил горло, чтобы скрыть смех. Мики встретилась со мной взглядом и улыбнулась.

– О, ради бога, Говард, – сердито сказала мать.

– И спасибо тебе, Господи, – продолжал отец, – за то, что моя жена все еще красива, и за моего сына-гея.

Услышав это, мы все подняли головы.

– Что ж, аминь, – прогудел Раузер и сел за стол.

– Аминь, – повторили все мы с энтузиазмом и тоже заняли свои места.

– Это было интересно, – сказала мать и в упор посмотрела на отца. – Кому картошку?

На столе стояла огромная миска картофельного пюре с чесноком, а вокруг нее – рагу из зеленой фасоли, лепешки из сладкого картофеля под слоем манго, кинзы и свежих нарезанных перчиков халапеньо, запеченные в панировке лепешки из козьего сыра на зеленом салате с фенхелем и вишней – и, наконец, по фаршированному цыпленку для каждого из нас. На десерт мать приготовила столь любимый Джимми ежевичный коблер с ягодами, которые она собрала и заморозила летом, и тыквенный чизкейк с кленовой глазурью и поджаренными орехами пекан, который я жду весь год.

– Я приготовила специально для вас кое-что острое, – с улыбкой сказала мать Раузеру; она видела, как тот посыпал красным перцем почти все, чем она его потчевала.

Раузер кивнул и потянулся за сладким картофелем.

– Вы – лучший кулинар, которого я знаю, миссис Стрит. Такие вкусности больше нигде не попробуешь.

– Я люблю готовить, – ответила мать и покраснела. – Особенно для человека с хорошим аппетитом. Это такая чувственная вещь, приготовление пищи… Вы не можете снять кожицу с манго, не прочувствовав этого.

Я уставилась на мать. Внезапно до меня дошло, что она кокетничает с Раузером.

– Как неловко, – пробормотал Джимми.

Отец как будто ничего не замечал. Я взглянула на стаканы для воды, наполненные ромом и гоголь-моголем, и задумалась, сколько из них они оба уже опрокинули сегодня.

– Так было не всегда, – буркнул мой отец. Я слышала, как он говорил это о стряпне моей матери,