Обмен электронными письмами сменился обменом эсэмэсками, эсэмэски – видеозвонками, и, глазом не успев моргнуть, Либби сообразила, что он совсем не похож на человека, отбывавшего повинность в постыдном жюри. Позже, когда Мэттью участвовал в медицинской конференции в Бирмингеме, Либби приняла его приглашение на обед и тогда же сообразила, что их объединяет кое-что посильнее дружбы. И лишь когда они сидели тет-а-тет за закусками, ей припомнилось, что в день захвата Мэттью выказал куда больше внимания к ней, чем она тогда сознавала. Он заступился за нее перед Джеком Ларссоном и утешал ее после взрыва машины Билкис.

Последовали еще два свидания, прежде чем Мэттью поцеловал ее. Через пять месяцев она пустила осторожность по ветру, сдала свой дом в Бирмингеме внаем и перебралась южнее, на побережье, где они купили свой первый общий дом. Достаточно далеко от Лондона, чтобы обеспечить им уединение, но на вполне удобном удалении для ее медийных занятий.

После смерти Алекса и предания полицией гласности результатов расследования по махинациям с программным обеспечением работы у Либби поубавилось. Теперь, когда Джек Ларссон оказался в самой гуще весьма публичного судебного разбирательства, программное обеспечение Пятого уровня предоставлено для кропотливого изучения уполномоченными властями и независимыми организациями, Либби наконец начала возвращаться к столь вожделенной нормальной жизни. Как только ребенок появится на свет, она уйдет в отставку с поста представителя по связям с общественностью и приступит к новой работе в роли матери. А там, глядишь, удастся вернуться и к работе медсестры.

Несмотря на любовь и безопасность, обеспеченные ей новой жизнью, порой Либби все-таки тосковала о прошлом. Лицо Алекса вставало перед ней в самые непредсказуемые моменты. Однажды она увидела его в лице чужака в приемной стоматолога, в другие разы – когда закрывала глаза и погружалась в глубокую ванну. Изредка он являлся к ней в снах, особенно последние моменты их яростного противостояния. Ее облегчение при виде той крохотной алой точки, засиявшей у него на кадыке; взвизг пули полицейского снайпера, пробившей стекло и впившейся ему в горло, хлопок ладони по зияющей ране, словно она могла остановить хлынувшую кровь. Потом, виделось ей, когда полицейские выломали дверь кафе у нее за спиной и увлекли ее прочь от опасности, она все не могла отвести широко распахнутых глаз от медиков «Скорой», пытавшихся его откачать. И сумела перевести дыхание, лишь когда они знаками показали, что ему того же самого уже не сделать.

Обстоятельства кончины настоящего Ноа Харриса, вероятно, так и останутся неизвестны, но следователи подтвердили, что его разложившийся труп нашли в лесу неподалеку от амбара в Западной Ирландии. Коронер постановил, что Ноа, по-видимому, скончался от удушения примерно в то же время, когда произошел увоз, а не месяцами раньше, как заявлял Алекс. В амбаре обнаружили автомобиль, служивший для съемки салона машины «Джуда» во время захвата.

В разных местах по всему миру медленно, но верно совершали аресты и предъявляли обвинения по мере того, как международное расследование мало-помалу проникало в коллектив хакеров. Порой слова Алекса возвращались, навязчиво преследуя ее, – особенно угроза, что ей вовек свободы не видать и Хакерский коллектив всегда будет следить за ней, поджидая своего часа, в готовности нанести удар, когда она меньше всего будет этого ожидать. Но притом Либби понимала, что не сможет жить под мрачной сенью неизвестности, потому что никакая это не жизнь.

Однако сегодня не тот день, чтобы горевать о прошлом или задаваться вопросами, получить ответы на которые ей не светит. Либби встрепенулась, возвращаясь к настоящему, и растопырила пальцы, подставив их под лучи солнца, льющиеся сквозь пассажирское окошко. Поймала лучик бриллиантовым обручальным кольцом, поворачивая его так и этак, не в силах дождаться, когда Мэттью наденет колечко ей на безымянный палец.

Ее внимание перехватил пейзаж за окном, увлекая через широко раскинувшийся пляж к ритмическому биению пульса моря. Под взором зимнего солнца оно преобразилось из обычного темно-синего в белое с серебряными вкраплениями. Проведя изрядную часть жизни в Мидленде, Либби никогда не сможет воспринимать свою близость к побережью как нечто само собой разумеющееся.

Прикрыв глаза, она вообразила, каково было бы, если бы брат Никки поджидал ее у бюро загса вместе с родителями, чтобы полюбоваться, как его младшая сестренка выходит замуж. Теперь при мысли о нем она уже не чувствовала боли и не проливала слез, а просто улыбнулась, испытывая благодарность за время, проведенное вместе и выбросив из головы годы порознь.

Ощутив, как Мэттью сплел свои пальцы с ее, Либби открыла глаза.

– Ты в порядке? – поинтересовался он. – Я на минутку забыл о тебе.

– Все хорошо, – ответила она и пожала ему руку в ответ, зная, что он о ней не забудет никогда.

Тут их внимание привлек звонок часов Мэттью.

– Ничего важного, просто поступили новости, – сказал он. – Обождут.

Однако вслед за ними быстро последовал звук прибытия эсэмэски, а за ним – много-много еще.

– В чем дело? – спросила Либби, когда Мэттью принялся читать информацию на экране.

Лицо его изменилось; он тряхнул головой:

– Ты просто не поверишь.

– Не поверю во что? – удивилась Либби, и он поднес часы к ней.

Пробегая сообщения взглядом, она в изумлении распахивала глаза все шире и шире и наконец воззрилась на Мэттью:

– Какого черта это спустили ему с рук?

Джек Ларссон застыл на верху лестницы в горделивой позе, скрестив руки на груди. В глазах его сверкала несгибаемая решимость, а приподнятые уголки рта остановились, самую малость не дойдя до самодовольной ухмылки.

Его обступали с полдюжины здоровенных телохранителей – трое мужчин и три женщины в одинаковых угольно-черных костюмах. На каждом были смарт-очки с гарнитурами. Глаза их непрерывно обегали лица в толпе перед ними, выявляя потенциальные угрозы для бывшего министра правительства страны, ставшего самой пресловутой притчей во языцех даже за ее пределами.

Позади них высились каменные арки, обрамляющие двери, через которые они покинули лондонский Олд-Бейли – 130-летний центральный уголовный суд Англии и Уэльса. Пять долгих месяцев Джек проводил в этом здании каждый будний день, внимательно слушая, как прокуратура пытается погубить его репутацию, а команда защитников громит ее поползновения. Порой от нечего делать он ловил себя на том, что со своей скамьи подсудимых разглядывает жюри присяжных, якобы равных ему, общей численностью двенадцать человек – семеро мужчин и пять женщин. Он их ни в грош не ставил. Они ему такая же ровня, как он – первый человек на Марсе. Он куда лучше их всех вместе взятых.

Слева и справа от него и за черной чугунной оградой, отделяющей лестницу от тротуара, теснились протестующие, сдерживаемые полицейским оцеплением. Еще больше демонстрантов толпились через дорогу, в загоне из переносных металлических заграждений. Они забрасывали его оскорблениями, но Джек не мог разобрать, что именно они скандируют. Он обратил внимание, что они не размахивают плакатами, которые приносили с собой по утрам большинство дней. Лозунги вроде «Член палачмента» и изображения его лица на теле Адольфа Гитлера мелькали сплошь и рядом, тихонько забавляя его креативностью. Но сегодня они оказались не готовы к вердикту «невиновен». Готов к нему был один-единственный человек – Джек.