Да, Геббельс понял, что его час настал. 9 ноября Гитлер и его старые соратники собирались в мюнхенской старой ратуше, чтобы отметить очередную годовщину «пивного путча». Все заметные партийные функционеры должны быть там, и Геббельс был уверен, что одной его зажигательной речи будет достаточно, чтобы поднять нацистов на «последний бой» против евреев.

То, что за этим последовало, берлинские острословы тут же нарекли «хрустальной ночью», имея в виду тысячи разбитых витрин в еврейских магазинах. Это вошло в историю как ночь позора – режим официально направил граждан на погромы.

В контексте внутренней истории гитлеровского режима «хрустальная ночь» показательна и в другом смысле. Это типичный пример нацистской системы управления. Как и дело Рема, и скандал Бломберга – Фрича, происшедшее тогда открывает всю нелепость и хаотичность этой абсолютно не структурированной системы, которую скорее следует назвать джунглями. Весь эпизод выглядит какой-то жуткой сатирой в свете того, что будущие массовые убийцы евреев были против удара нанесенного Геббельсом.

Действующим фактором событий 9 ноября 1938 года было крайнее недовольство в партии против доминирования СС в еврейской политике рейха. Не случайно Гиммлер и Гейдрих узнали об этой акции только после того, как она началась – под контролем министра пропаганды.

Итак, Геббельс приехал с совершенно определенной целью на собрание «старых борцов» в Мюнхене. И только они уселись обедать, как пришло сообщение, что Эрнст фон Рат скончался от полученных ран. По свидетельству барона фон Эберштейна, полицей-президента Мюнхена, «фюрер был так потрясен, что даже отказался произносить свою традиционную речь». Барон видел, как сблизились низко над столом головы Гитлера и Геббельса, как будто они что-то очень серьезно обсуждают.

Несомненно, тогда и было принято решение. Как глава государства, Гитлер не мог быть лично причастным к погромам, зато Геббельс просто рвался взять все на себя. Фюрер покинул зал, а Геббельс произнес речь, сказав все и ничего.

Текст не сохранился, но, судя по всему, это был один из шедевров нацистской демагогии. Как утверждал лидер молодежи рейха Бальдур фон Ширах, «речь была определенно зажигательной, и каждый волен сделать свои выводы о том, что хочет предпринять Геббельс». Одни восприняли ее как инструкцию не вставать на пути начавшейся акции против евреев, другие – как призыв идти и громить, еще кто-то понял, что пора поджигать синагоги, остальные услышали команду гнать евреев из города.

Что же в действительности сказал Геббельс? Лишь следующее: он, Геббельс, информировал фюрера, что в некоторых районах начались антиеврейские выступления. Фюрер убежден, что подобные выступления не были подготовлены или организованы партией. Но если они возникли спонтанно, не следует ничего предпринимать, чтобы их остановить. Это все. Однако «старые борцы» научились читать между строк речи своих вождей. В последующем решении Высшего партийного суда говорилось: «Все присутствующие поняли министра пропаганды в том смысле, что партия не должна внешне выглядеть как подстрекатель этих демонстраций, но в действительности должна их организовать и провести».

«Старые борцы», в большинстве своем руководители партийных организаций, кинулись к телефонам, и во все концы страны полетели сигналы тревоги. Наконец-то они смогли почувствовать себя хозяевами в еврейском вопросе; наконец-то партия снова могла поиграть мускулами; наконец-то штурмовики СА дождались момента, чтобы выйти из тесного существования и отомстить всем за дело Рема. И все ниточки сходились к доктору Геббельсу. Без устали он диктовал распоряжения органам партийной пропаганды, телефоны не смолкали, и помощники носились вихрем, передавая по цепочке приказы министра.

Официальные же руководители нацистской еврейской политики даже не ведали, какая заварилась каша. Геринг, считавшийся ответственным за еврейскую проблему, в это время уже ехал ночным поездом в Берлин. Гиммлер отправился на церемонию принятия присяги молодыми эсэсовцами, а Гейдрих со своим окружением сидел в мюнхенском отеле «Времена года». Вернер Бест утверждает, что его шеф был «в полном недоумении», когда узнал об акции Геббельса. «Мы были вместе, – говорит Бест, – когда по соседству с нашим отелем загорелась синагога».

Пока они ломали голову, что это вдруг стряслось в синагоге, раздался звонок из мюнхенского отдела гестапо. В 23.15 дежурный офицер доложил Гейдриху, что из Верхнебаварского управления партийной пропаганды только что поступила информация: еврейские погромы организованы сверху и гестапо не следует им мешать. Офицер спросил, какие будут указания, но Гейдрих не знал, что ему ответить. Он послал Карла Вольфа, начальника личного секретариата Гиммлера, срочно разыскать шефа и сообщить ему эти новости. В 23.30 Вольф нашел его в апартаментах Гитлера на Принцрегентштрассе. Казалось, фюрер был удивлен происходящим больше всех. Гиммлер потом отметил: «Когда я задал вопрос фюреру, у меня сложилось впечатление, что он ничего не знает об этих событиях». Однако Гитлер быстро оправился от хорошо разыгранного изумления и отдал приказ: СС должны быть втянуты в происходящее, а гестапо пусть просто защищает собственность евреев. Вольф передал этот приказ Гейдриху. Нет прямых данных о том, что произошло сразу после этого, Гиммлер вместе с Гитлером уже поехали к месту принятия присяги. По всей вероятности, Гейдрих дал указание Мюллеру, остававшемуся в Берлине, привести все гестаповские подразделения в состояние боевой готовности, располагая крайне скудной и туманной информацией. Делать более конкретные распоряжения он не решался до возвращения Гиммлера. В час ночи 10 ноября Гиммлер наконец прибыл во «Времена года», дал указания Гейдриху и собрал старших командиров СС.

Гейдрих разослал телефонный приказ всем отделам гестапо и СД: «Предотвращать разрушение и грабежи предприятий и домов евреев. Полиции надлежит обеспечить выполнение данного приказа и задерживать грабителей». В деловых кварталах следовало также особо позаботиться, чтобы «нееврейские предприятия не понесли ущерба ни при каких обстоятельствах, а иностранным гражданам, даже евреям, не было причинено никаких неудобств». А Гиммлер с этой минуты воспылал ненавистью к своему сопернику Геббельсу. Он понял скрытый смысл интриги министра пропаганды. Это был, по сути, выпад против господствующей роли СС в еврейском вопросе и удар по попыткам разрешить этот вопрос единственно рациональным и приемлемым, по мнению руководства СС, образом. В три часа ночи он вызвал помощника и продиктовал запись для досье, которое хранилось в запечатанном конверте: «Я полагаю, что Геббельс, со своей неуемной жаждой власти и глупой храбростью, устроил эту акцию, выбрав наихудший момент с точки зрения внешней политики».

Гиммлер был не единственным руководителем СС, кого возмутили действия Геббельса. Узнав о погромах, «страшно негодовал» Олендорф; группенфюрер Вольф признал в беседе с индийским политиком Хафиз-ханом, что «Германия потерпела моральное поражение», а полицей-президент Мюнхена фон Эберштейн счел всю эту затею «совершенно недостойной» и запретил своим подразделениям СС общаться с погромщиками. Но в чем еще выразился протест эсэсовских командиров? Пожалуй, больше ни в чем. Никому и в голову не пришло пойти дальше и попытаться сорвать проведение акции, которую их собственные эксперты считали безумной. Они просто подчинились и сделали что было велено.