– I love[31] подножный корм. Медуза его обожает.

Сестра хмурится, услышав это прозвище, но прежде чем она могла что-то сказать, Фрида выпаливает:

– А когда Глен был у меня в животе, я называла его Eidechse[32].

Мы с Мартой хохочем, а Ракель спрашивает:

– И что это означает?

Смеясь, засовываю в рот еще одну жирную картофелину и отвечаю:

– Ящерица.

Когда мы выходим из закусочной, думаем пойти где-нибудь выпить кофе, но проходя мимо самого старинного пивного дома в Мюнхене, Хофбройхауса[33], решаем зайти туда, чтобы показать его моей сестре. Я же пью воду.

Ракель в полном восторге. У нее такое же выражение лица, какое было у меня, когда я впервые туда вошла, и теперь эта дамочка показывает нам свои способности пить пиво. Я поражена. Я не знала ее с этой стороны, и при виде того, что Марта и Фрида заказывают по четвертой порции, я весело замечаю:

– Ракель, если ты не остановишься, то домой вернешься на рогах.

Сестра бросает на меня взгляд и выпаливает:

– Поскольку ты не можешь пить, то я буду пить за двоих. – И, видя, что мы смеемся, добавляет: – Сейчас ты переживаешь самый дивный период беременности. Ну, ты сама знаешь, кислота, отекшие лодыжки, болезненные соски и чудесная утренняя тошнота.

– Ты так любезна, красавица, – подшучиваю я, и она отвечает:

– А, и то, о чем ты говорила, либидо в самом своем пике. У тебя как с ним, уже лучше?

Я не отвечаю. Ох уж и болтливая она. Слушая нас, Фрида, смеясь, сообщает:

– А я могу вам сказать лишь одно, что во время беременности Андрес от меня убегал. Мама дорогая, я тогда стала сексуально помешанной.

От услышанного я немного успокаиваюсь. Теперь я вижу, что то, что происходит со мной, было и у других, и они не сошли от этого с ума.

Мы все смеемся, и, когда нам приносят очередную порцию пива, Марта, увидев свою знакомую, зовет ее:

– Татьяна-а-а-а!

К нам поворачивается светловолосая девушка, здоровается с моей золовкой, и последняя знакомит нас. Это очень приятная девушка, и она некоторое время сидит с нами и болтает. Когда она уходит, моя сестра, как мне кажется, уже немного навеселе из-за пива, смотрит на меня и говорит:

– Булочка… или я сильно пьяная, или я ничего не понимаю.

Я в ужасе понимаю, что мы все это время говорили по-немецки и, обнимая ее, отвечаю:

– Ах, Ракель, милая, прости. Это привычка.

И тогда я быстренько рассказываю ей, что Татьяна работает пожарной, отчего сестра приходит в изумление. Но зато, когда я ей говорю, что попросила у нее костюм пожарного, и та сказала, что даст мне его, когда я захочу, сестра прыскает.

Наступает последний день года.

У меня так и не было сексуальных отношений, но не из-за того, что не хочет Эрик, а, скорее, из-за того, что я до сих пор дерьмово себя чувствую и мне сейчас этого совсем не хочется. В этот вечер, когда появляются мать и сестра Эрика, муж куда-то исчезает. Он не сообщает мне, куда уезжает, и меня это злит. Я снова начинаю ворчать.

Вот уже скоро придет время ужинать, а Эрик еще не вернулся, и когда мы в кухне заканчиваем обсуждать последние детали, я говорю:

– Симона, мы сейчас отнесем все блюда на стол, и я хочу видеть вас с Норбертом за нашим столом, понятно?

Женщина отнекивается, а я, глядя на нее, добавляю:

– Предупреждаю, или ты сядешь за стол и поужинаешь со всеми, или здесь никто не будет ужинать.

– Ой, ой, Симона, – подыгрывает Марта, – ты же не оставишь нас без ужина?

– Нет, конечно, – утверждает Соня. – Симона и Норберт будут ужинать вместе с нами.

Она вместе с Мартой выходит из кухни, неся пару подносов, а отец поворачивается к Симоне и говорит:

– Эх, Симона, моя дочка очень упряма.

Женщина улыбается и, подмигнув мне, отвечает:

– Да, Мануэль, это я уже знаю. – И, увидев, что я морщу носик перед капустным салатом, добавляет: – Я отнесу это на стол. Как можно дальше от тебя, так будет лучше.

– Спасибо, Симона.

Когда женщина выходит из кухни, отец подходит ко мне и говорит:

– Милая моя, присядь. Я сам выложу креветки на поднос.

Слушаю его. Сегодня не лучший день для меня. Он садится рядом со мной и, убирая волосы с моего лица, добавляет:

– Жизнь моя, почему ты не идешь в кровать? Лучше отдохни там, чем суетиться здесь без толку.

Вздыхаю и, закатывая глаза, отвечаю:

– Нет, папа. Сегодня – новогодняя ночь, и я хочу быть с вами.

– Но, доченька, если бы ты видела, какое у тебя уставшее личико. – Я улыбаюсь, и он спрашивает: – Ты скверно себя чувствуешь, правда?

Киваю. Если сравнивать с остальными днями, то этот день – худший. Папа с печальной улыбкой говорит:

– Думаю, что смотреть и вдыхать ароматы всей этой еды тебе не на пользу, ведь так?

Мой взгляд прикован к вкуснейшим креветкам, к адобо[34], поджаренному ягненку и хамончику, который отец приготовил со всей своей любовью и привез из Испании.

– Ай, папа, мне так нравится адобо, поджаренный ягненок и то, как ты готовишь креветки, но я сейчас чувствую себя как выжатый лимон, – отвечаю я.

Он улыбается и, нежно целуя меня в щеку, говорит:

– Ты даже в этом такая же, как твоя мать. Ее тоже воротило от адобо, когда она носила вас под сердцем. Но когда это прошло, она ела его за обе щеки.

Дверь в кухню открывается, и входит Эрик. Явилась пропажа!

Увидев, что я с отцом, он подходит и, присаживаясь передо мной на корточки, взволнованно спрашивает:

– Любимая, почему ты не идешь в кровать?

– Эрик, я ей только что говорил то же самое, ну, ты сам знаешь, какая моя смугляночка. Упрямица!

Не обращая на это внимания, смотрю на своего блондина и спрашиваю:

– Где ты был?

Эрик с улыбкой отвечает:

– Я получил очень срочный звонок, и мне нужно было этим заняться.

Вдруг я слышу крик. Подрываюсь со стула как раз в тот момент, когда распахивается настежь дверь на кухню и моя сестра с перекошенным лицом восклицает:

– Бу-у-у-у-у-лочка, посмотри, кто приехал!