Вы поддерживаете террор, — по крайней мере так было до сих пор, — дружите с этим интриганом...

— Кого вы имеете в виду?

— Будто не догадываетесь.

— Говорите, здесь нет посторонних.

— А я это ему и в глаза скажу, вашему Драгоманову.

— Как вы смеете! — вскочил Кравчинский. — Драгоманов честнейший человек!

— Вот то-то же. Смотрите, как бы этот честнейший не затянул вас в свои тенета. Они у него, говорят, липкие.

Плеханов закашлялся — сухо, надсадно. Его желтовато-бледное лицо вдруг запылало.

— Да вы, кажется, больны, Жорж? — обеспокоенно спросил Кравчинский.

Плеханов выпил лекарство, унял кашель.

— Простите, — проговорил Сергей, — это я виноват, не дал даже отдохнуть с дороги.

— В этом вы не виноваты, Сергей, — глухо ответил Плеханов. — Сильное переутомление, истощение.

— Что же врачи? Обращались к ним?

— Обращался. Советуют лучше питаться, больше бывать на воздухе. А разве... — Он снова закашлялся.

— Это моя чертовская горячность, — заходил по комнате Сергей, нервно теребя бороду.

Плеханов болезненно усмехнулся.

— Оставьте, Сергей. Пройдет... А вот спору нашему не миновать. Он, по-моему, далее будет еще горячее... Слышал, у вас несчастье, ребенок умер? — спросил вдруг.

— Ко всем нашим общим бедам прибавляются еще и личные, — грустно проговорил Кравчинский. — Я запретил бы революционерам жениться. Родительские обязанности только отягощают, сковывают.

— Поздно, Сергей, я тоже повторил вашу ошибку. Женился.

— Поздравляю...

Разговор перешел к будничным делам. Кравчинский побыл еще немного, расспросил, какие нужны Жоржу лекарства, и попрощался. По дороге домой вспомнил, что Фанни велела купить чего-нибудь на ужин, и свернул к мадам Грессо. В кармане нашлась какая-то мелочь, и он обрадовался, что хоть на этот раз не придется просить в долг.

IX

«Народная воля», оставшись, по сути, единственной революционной организацией, мужественно выдерживала атаки реакции. Ее усилия были направлены на пополнение рядов партии, создание надежной ударной группы в армии — здесь успешно работали Желябов и Суханов, — на пропаганду среди рабочих. Главное внимание сосредоточивалось на подготовке нового покушения на Александра II.

С учреждением в стране Верховной распорядительной комиссии по охране порядка и гражданского спокойствия, возглавляемой графом Лорис-Меликовым, политиком тонким и коварным, работать приходилось в чрезвычайно трудных условиях. Некоторая реорганизация государственного аппарата, ликвидация полностью скомпрометировавшего себя в глазах общественности Третьего отделения, отмена чрезвычайных полномочий генерал-губернаторов и слухи о возможной конституции, которая якобы внесет изменения в жизнь народа, позволяли думать о возможности демократических преобразований в рамках существующего строя. Это был ловкий маневр. Возникла необходимость развенчивать хитроумную политику царизма. Желябов утверждал, что под прикрытием левых фраз Лорис-Меликов ведет деятельную борьбу с революцией, ведет не хуже своих предшественников, но даже лучше, нанося удары с более точным расчетом... Либеральная фразеология Лорис-Меликова вводила в заблуждение доверчивых людей, поэтому ее необходимо было разоблачать.

В своей «Программе» и «Подготовительной работе партии» — документах, принятых с учетом «нового» правительственного курса, — Исполнительный комитет «Народной воли» выдвинул задачу — «сломать существующую государственную систему», создать такой государственный и общественный строй, при котором свобода народа стала бы единственным и главным законом. Для осуществления этого, отмечалось в упомянутых документах, необходимо выбрать соответствующий момент, который, очевидно, настанет после уничтожения 10—15 лиц — столпов нынешнего правительства, что вызовет в верхах панику, дезорганизует их действия и одновременно поднимет на борьбу народные массы.

«Листок «Народной воли» из номера в номер разоблачал лорисмеликовщину, показал ее настоящую суть, изнанку, призывал не поддаваться обману, а деятельно готовиться к всенародному восстанию.

Лозунг «Свобода или смерть!», с которым шли на баррикады и умирали коммунары Парижа, снова ставился на повестку дня. Террор после споров все же признавался действенной мерой.

Правда, вокруг пункта о терроре в самом Исполнительном комитете продолжались горячие споры. Каждый террористический акт неминуемо влечет за собою многочисленные жертвы. Как быть? Александр Михайлов высказывался против цареубийства, покушение на императора просил отложить Желябов, который рвался на Поволжье, где свирепствовал голод, чтобы возглавить крестьянское восстание...

Однако начатое действенно продолжалось. Перовская, Богданович, Гриневицкий настаивали на немедленном исполнении приговора. Николай Кибальчич успешно работал над изготовлением метательных снарядов, от которых — на этот раз неминуемо — монарх должен погибнуть.

На Малой Садовой было снято помещение, откуда начали подкоп под улицу, где ежедневно проезжает император. Забывая об усталости, презирая опасность, члены Исполнительного комитета днем и ночью все дальше и дальше вгрызались под проезжую часть улицы... На этом весьма трудном пути организацию постигли новые жестокие утраты.

В середине июля в одной из камер Петропавловской крепости повесился Григорий Гольденберг. Тот самый Гольденберг, что смертельно ранил харьковского генерал-губернатора, принимал участие в одесском подкопе осенью 79-го и был схвачен по дороге в Елисаветград. Он объявил себя социалистом, к нему в камеру подсадили провокатора, который и выведал у него партийную тайну. На следствии он смалодушничал. Все это принесло партии много тяжелых потерь...

Клеточников оповещал, что среди имен, названных на следствии Григорием Гольденбергом, около 150 членов «Народной воли».

Дворник срочно менял явки, пароли, паспорта. В разгаре этой работы новое страшное известие обрушилось на головы народовольцев: в начале ноября, после «процесса шестнадцати», казнили Квятковского и Преснякова.

Петля затягивалась туже, жандармские капканы, расставленные повсюду, срабатывали. 28 ноября в один из них попадает сам Дворник. Надежный щит партии, ее недреманый страж, Александр Михайлов был схвачен средь бела дня при выходе из фотографии, где он заказывал фотокарточки только что погибших товарищей. При этом он оказал яростное сопротивление, однако силы были слишком неравными...

Женева тем временем жила своей обычной жизнью. В середине лета у Морозовых родилась дочка. Дитя было хлипкое, и теперь все думали, как бы влить в него здоровье.

Работа над «Спартаком» затягивалась. Сергей словно утратил к книге прежний интерес, он вообще стал более инертным, равнодушным. По целым дням мог ничего не читать, ни с кем не встречаться, ни о чем не говорить.

— Не заболел ли ты, Сережа? — беспокоилась Фанни.

Сергей сердился, просил оставить его в покое, не навязываться со всякого рода утешениями. Словно исчезли, пропали его прежние веселость и живость, остались лишь задумчивость и печаль.

— Измучен я своим бездельем, — жаловался порою