анализировала события. И хотя не хватало кадров, многие публицисты находились за границей, все дела вершил почти один Тихомиров, все же сам факт появления этих изданий вселял уверенность в неиссякаемость революционных сил.

А между тем время шло, час покушения на Александа II приближался. И не только как акт мести за все его злодеяния. Революционеры надеялись, что это событие активизирует массы в борьбе против царизма.

В такой обстановке вызвали в Петербург Морозова. Сергей с нетерпением ожидал от него известий, в душе лелеял и свою заветную мечту, как вдруг словно гром средь ясного неба свалилась страшная весть: Морозова арестовали на границе. Несомненно, за ним следили, вообще становилось ясным, что за ними следят, выжидают только удобного момента для ареста и выдачи царским властям, как в свое время было с Нечаевым и Бакуниным.

Николай Морозов

Молниеносно мелькнула мысль о встрече его, Сергея, с мэром во время Эскалад, вспомнился разговор...

Кравчинские немедленно пошли к Ольге. Любатович была в отчаянии.

— Я скоро поеду, — уверял ее Сергей, — освобожу его.

— Мало одного, — возражала Ольга, — и себя погубить хочешь. Ни в коем случае! Я поеду сама. Я женщина, мне легче пробраться и, может, в чем-то сумею оказать ему помощь.

— А как же дочь?

— В таком состоянии я ее все равно кормить не смогу.

Ольга металась, собиралась в дорогу, возилась с ребенком. Она вдруг стала неузнаваема, куда девались ее спокойствие, уравновешенность, — женщина твердо решила ехать, действовать во что бы то ни стало.

— За маленькой мы присмотрим, — успокаивала Фанни. — Только бы все обошлось благополучно.

— Его повесят... повесят, — не обращала внимания на уговоры Ольга. — Надо ехать, немедля ехать...

В тот же вечер ребенка перенесли к Кравчинским, в Кларан, куда они перебрались на зиму. Сергей смастерил кроватку возле окна, где побольше солнца. Ольга покормила дочь, уложила в постельку и заплакала. Недобрые предчувствия угнетали ее душу.

Сопровождать Ольгу решила Анна Эпштейн.

Прилив в столицу новых революционных сил не прошел незамеченным для Лорис-Меликова, он поднял на ноги полицию и жандармерию. Из полученных Кравчинским шифрованных писем явствовало: 27 января арестован Колодкевич, старый землеволец, а на следующий день внезапно и неожиданно схватили Андрея Желябова.

Сергей был в отчаянии. Опять все его надежды на возвращение рушились. Чувство безысходности усиливалось страданиями оставленного Ольгой ребенка. Дитя требовало внимания, ему едва исполнилось полгода, Фанни же сама изнемогала от приступов анемии; Сергею приходилось покупать молоко, готовить обеим еду, ухаживать.

Однажды встретил его Подолинский.

— Молодой человек, — с изысканной вежливостью сказал он, — простите за откровенность, но ваш вид вызывает беспокойство. Вам крайне необходимо обратиться к врачу. Приходите, я вас послушаю.

Кравчинский рассказал, как много хлопот обрушилось на него.

— Ой-ой! — воскликнул врач. — Нельзя же так варварски относиться к себе!

В тот же день Подолинский пришел к Кравчинским. Картина, открывшаяся ему, была ужасающей. На койке, под прохудившимся пледом, лежала бледная, с запавшими глазами Фанни; Сергей ходил по комнате, держа закутанную во что-то малютку, Ольгину дочь, кормил ее из маленькой бутылочки молоком.

— Так не годится, — категорически заявил гость.

— Ничего не поделаешь, — тихо проговорила Фанни. — Меня все время мучает недомогание, сил нет, чтобы подняться.

— Давайте сделаем вот что, — предложил Подолинский. — У меня три девочки, две уже могут нянчить, присмотрят за четвертой.

— Еще этого вам недоставало, — возразил Сергей. — Как-нибудь перетерпим до весны, а там Фанни поедет с маленькой в горы. Мы уже решили.

Подолинский взял ребенка, тот скривился, заплакал.

— Как перышко. Так он долго не продержится. Видите, даже плач какой-то неестественный. Грех оставлять ребенка у вас. Как врач, я настаиваю. Да Ольга, кстати, и мой друг, я даже знаю ее раньше, чем вас.

Он действительно знал ее, веселую, такую женственную, милую Ольгу Любатович. Лет десять назад, покинув родину, вдоль и поперек объездив Европу, Подолинский осел в Женеве, завел знакомство с эмигрантами-соотечественниками. И пришлась ему тогда по душе девушка с ясными, как весеннее небо, глазами, русокосая, полная свежести и молодых жизненных сил. Они часто встречались, плавали на лодке по озеру, подолгу ходили в горах... Это были незабываемые дни... Потом... потом Ольгу отозвали домой, он долго ждал ее, не дождался — женился. У них родились три девочки... Семейная жизнь не ладилась, лучше было разойтись. И Подолинские разошлись... Девочки остались с ним.

После долгих колебаний Сергей и Фанни согласились с тем чтобы маленькая перебыла у врача до весны. Ему, ребенку, мол, все равно, а условия у Подолинского несравненно лучше. Сергей Андреевич устроен прочнее, надежнее.

Каким же было их горе, какой мерой надо было измерять их несчастье и какой силой духа обладать, чтобы мужественно пережить то, что произошло спустя две недели. Предчувствие не обмануло Любатович, когда она целовала дочку последним поцелуем. Думали ли Кравчинские, отдавая ребенка, что прощаются с ним навсегда?

В первую неделю пребывания у Подолинского малютка вроде бы начала поправляться, а в начале третьей ее не стало. Не стало и самой маленькой Подолинской. Их скосил менингит, страшной волной прокатившийся по стране.

— Просто рок какой-то, — плакала Фанни. — Свой ребенок не выжил, и чужого не удалось уберечь. Что теперь скажешь Ольге?

— Так и объясним, — еле сдерживая гнев, проговорил Сергей. И добавил: — Когда Ольга вернется.

Он словно окаменел, казалось, весь превратился в обнаженный комок нервов. А вскоре произошло событие, разрядившее не только эмигрантскую тоску и боль, но всколыхнувшее мир: 1 марта 1881 года в Петербурге, в столице Российской империи, на набережной Екатерининского канала, террористами был убит император Александр II.

Газеты запестрили сообщениями о чрезвычайном событии, нередко поражая публику сенсационными подробностями.

Россия оказалась в центре внимания. О ней заговорили все и повсюду: в королевских дворцах, в парламентах, в тавернах, кафе...

Но радость, вызванная известием о смерти самодержца, сразу же омрачилась: в Петербурге, по всей империи начались поголовные аресты; схваченный на месте убийства Рысаков на первых же допросах, где ему обещали сохранить жизнь, начал выдавать товарищей.

Арестованы Перовская, Кибальчич, Тимофей