– Боже, Артем… Боже… – лицо сухое, а по голосу, словно плачет. Распахиваю глаза, чтобы видеть ее. Она уже смотрит. – Я не хотела тебя ранить… Я сама была убита… Что еще мне в тот момент было думать?

– Что, блядь? Что?! Да что угодно! Можешь верить во вмешательство космоса, зеленых, мать твою, человечков, ебаное колдовство, но никогда, блядь, не сомневайся во мне! Все на хуй, понимаешь? Все! А между нами должна быть нитка, как канат!

– Может ты и прав, но… Но не получается… Ничего у нас не получается, Чарушин… И уже не получится!

Последнее бьет особо мощно. Сплющивает грудак и крошит, на хрен, все содержимое.

– Почему? – выталкиваю упрямо.

Да я, похоже, не только лоб расшибу, доказывая обратное. Уже ведь наизнанку вывернулся не раз. Чего мне еще опасаться? Что, блядь, может меня остановить? Да ничего. Ничего!

– Ты же видишь, что у нас дома происходит? – выдает со стоном. – После того, как ты избил Павла, все очень плохо! Настолько плохо, что словами не передать… – бросает размыто.

Я копаюсь в себе, в ней, в той информации, что мне передавала Соня – пытаюсь принять всем весом. И, судя по всему, проваливаюсь вместе с этим грузом куда ниже земного ядра.

Все в глазах Лизы… Но что именно?

– Свадьба скоро, Артем… Скоро! И нет смысла нам раскачивать эти качели, растягивать агонию и пытаться еще что-то урвать. Нет смысла, Артем! Так только хуже. Давай, оставим, как есть… Не причиняя друг другу лишней боли.

– Лишней? – хриплю и зависаю. Она не отвечает, а я сам такую чухню мысленно раскручиваю, что тупо стремно озвучивать. – Давай, четко по точкам, – выдаю в душевном размахе грубовато. – Веришь, что я про алко не в курсах был?

Лиза думает. Она еще, блядь, думает! Но, в конечно итоге, все же признает:

– Верю.

– Лады, – выдыхаю с некоторой долей облегчения. – Теперь дальше. Понимаешь, что не поэтому переспали?

В этот раз Дикарка не колеблется.

– Не знаю… – выдает, глядя в глаза.

– Гонишь… – шиплю, словно мне больно.

Да больно же! Конечно, больно, бля… Как ее переубедить теперь?

– Ты же трезвая? – вопрос прямой, чисто по ситуации. Лишь для нее. Сам-то я знаю ответ. – М? Трезвая, Дикарка?

– Ну, конечно, трезвая… – теряется Лиза.

Запускаю ладонь под длиннющее жестковатое полотно ее ночной сорочки. Все-таки имеется у нее эта монашеская муть – до пят. А под ней… Трусов не обнаружено.

– Что ты?.. – шепчет и резко обрывает свои возмущения. Паузы хватает, чтобы раздвинуть дрожащие ноги и, стащив собственные спортивки вместе с боксерами, с шипением прижаться к промежности членом. – Нет, Чарушин, нет… – понимает, наконец, что делаю. Моментально ее сильнейшая дрожь рубит. Меня следом – по касательной. На мгновение веки прикрываю, чтобы пережить эту бурю. – Нет… Артем… Не надо…

– Ты влажная, – кидаю хрипло по факту. Никак не в упрек. – Ты хочешь… – скользнув рукой под шею Лизы, на выходе сгибаю ее в локте и тем самым притягиваю максимально близко. – Хочешь? – приглушенным шепотом ей в губы. – Хочешь быть моей? Хочешь.

Не отвечает. Лишь какой-то мучительный звук издает и скребет меня ногтями.

– Я скучал, – повторяю так же тихо, прихватывая ртом ее пухлые губы. – Хочу тебя. Люто. И это не тупая похоть, знаешь же… Мне нужен контакт, Лиза… Давай расскажу, что чувствую, когда в тебе? – продолжаю шептать, прислушиваясь к ее реакциям. Они все ярче. Раскатывает ее и трясет по полной. Не двигаюсь, но влаги между нами становится больше. – Когда я в тебе, мир топит. Ты – ковчег. Я – парус. И, вот представь, раздувает его встречным ветром. На полную, вашу мать… Загребаю столько, что не переработать никак. Но, сука, именно в этом концентрате такой кайф горит – подрывает все точки, – никогда еще так не изгалялся, выворачивая душу. Но в этот миг само собой получается, не остановить. – Это больше, чем секс, понимаешь? Ведь это любовь, Лиза. Самая, блядь, настоящая любовь.

– Чарушин… – шепчет она в ответ. – Ты невероятный… Ты просто невероятный…

Диафрагма, усиленно качая, заставляет меня давиться воздухом. Смеюсь, чтобы скрыть.

– Упакованный, – выдаю на устаревшем самодовольстве. У самого же рожа от смущения горит. – Все, как надо. Забирай.

– Да, ты лучший, Артем… – и все же в ее голосе больше тоски, чем признания.

Прощается? Снова, мать вашу, прощается. Живьем сердце врывает.

– Прошу, не отталкивай. Не отталкивай, Лиз…

Она вдыхает. Дрожа губами по моим губам, пытается что-то произнести. Я боюсь. Боюсь, блядь, это услышать. Со стоном затыкаю поцелуем. Присасываюсь влажно. Собираю ее вкус, как нектар. А за ним – стоны и сиплые вздохи.

Попутно качаю бедрами. Втираюсь. Толкаюсь. Размазываю.

Позвоночник электрической стрелой натягивает. Перебирает мощными волнами все тело, не пытаюсь скрыть. Трясусь над Дикаркой, как получается. Все равно ни хрена себя контролировать не способен. Руки тремор бьет, пока направляю внутрь нее член. Загоняю со стоном и еще более ощутимой дрожью.

Лиза задыхается. Беспомощно скребет по моей толстовке ногтями. Часто, громко и затянуто охает. Упираясь, чисто инстинктивно отталкивает. Я так же рефлекторно упорно давлю, пока не вжимаю всем весом в матрас. Какое-то время, помимо нашего сорванного дыхания, пространство заполняет скрип затрапезной металлической сетки.

– Расслабься, – мычу ей в рот. – Пожалуйста.

– Не могу… Не могу… – трясется сильнее, чем в первый раз.

– Я тебя люблю… – выдыхаю отрывисто. – Помогает?

– Нет… Нет… Чарушин… Боже…

Ловлю ее руки, впивается изо всех сил. Моментально ладони влажными становятся. Судорожно стискиваю их, когда совершаю первый толчок.

Лиза кусается и все равно не может сдержать стон. Разрывает он темноту вместе со скрипом кровати. Гасим эти звуки загнанным дыханием.

– Тише… Тише… – умоляет и сама же нарушает эти призывы.

С каждым толчком мы все громче. Но даже если удается какое-то время не дышать, на сетку матраса никакие уговоры не действуют. Едва я задаю ритм, образует она характерную сексуальную мелодию.

Возбуждает.

Хотя, казалось бы, куда уж больше? Все эти звуки в темноте взрывают кровь. Шалею, превращаясь в необузданного зверя.

Заводит до безумия то, что снова дорвался до своей Дикарки. Заводит, что трахаю ее в доме ее повернутых родителей. Заводит, что все тут запредельно непорочное… А она моя! Моя, блядь. Несмотря ни на что.

Шипит, мычит и охает, пока я вколачиваюсь в глубины ее жаркого, тесного и охренеть какого влажного тела. Впервые кусаю губы в кровь, чтобы не стонать слишком громко. Скрип кровати и бешеное дыхание – критический максимум, который мы попросту не можем контролировать.