– Ар-р-тем… – хрипит на пике.

Кончая, так сильно дергается, будто с высоковольтными проводами, а не со мной контактирует. Пытаюсь растянуть это зверское наслаждение. Но, даже когда удается поймать Лизу руками и зафиксировать, внутри она пульсирует так яростно, буквально выжимает мой член. Кусаю ее за шею, стону на самых низких и протяжных нотах, а потом все-таки выдергиваю. С кайфом заливаю спермой ее дрожащие бедра, целомудренную рясу, непорочные простыни и еще черт знает что.

– Все. Уходи, – Лизу накрывает паника.

Знаю, что мне это ничего хорошего не сулит. И все равно не могу вот так вот резко слиться.

– Дай ты отдышаться...

– Нет, иди… Иди, Чарушин!

– Лиз…

– Ты меня погубишь!

– Ты меня уже погубила, – припечатываю на эмоциях.

Отрываясь, встаю с кровати и агрессивно подбираю висящие на бедрах штаны. В остальном задерживаться оправдания нет – вся одежда на месте. Пока прыгал, даже капюшон на репу налетел.

Смотрю на нее из темноты. По тому же белесому балахону безошибочно нахожу очертания и изгибы.

Внутри, блядь, все скручивает. Выжимает со скрипом. По взмокшему телу несутся свежие волны колючей дрожи.

– Уходи и не смей больше так делать!

– Как? Приходить сюда? Или трахать?

– Чарушин… – шипит, задыхаясь. – Выйди сейчас же!

Дурь взмывает, заставляя выставлять свои требования.

– Не раньше, чем ты признаешь, что даешь мне охотно, сознательно, на ясную голову, – размазываю детально.

Никаких разночтений. Мне нужна точность и определенность.

– Обязательно так выражаться? – возмущается Лиза сверхчопорно. На контрасте с тем, что только пару минут назад творили, забавно и горячо это выглядит. Ведусь, как обычно. На то и залип, очевидно. – Сам все понял ведь. Что еще хочешь?

– Чтобы ты озвучила.

– Не буду!

– Тогда я останусь.

– Ну, ты… – слегка качается в темноте.

Злится, несомненно. Но и меня тоже наматывает, будто катушку генератора. До треска и искр.

– Неужели так трудно? Ты же должна быть за правду, – давлю свирепо.

– Хватит! – сердито разрезает в ответ пространство. – Хватит… – голос стремительно теряет твердость. – Как… Как тебе сказать, чтобы ты ушел? Как?

– Соображай. Ты же умная.

Тишина. Но непродолжительная. Раскалывает ее череда яростных вздохов.

– Я спала с тобой, потому что хотела тебе принадлежать.

И вроде вынудил, а пробирает мощно. Рвусь броситься обратно на кровать, сжать эту Дикарку и поцеловать. Рвусь и делаю. Сжимаю, а она не отталкивает. Целует в ответку. Жарко, отчаянно и сладко.

– Все… Все, уходи… – выдает чуть позже со слезами. – Это был последний раз. Запомни, Чарушин. Больше не приходи. Все. Конец истории. Я в академию не вернусь. И… И больше никогда мы не увидимся, – рыдает же, выдавая эту дичь.

– Не пори ерунду. Увидимся, конечно. Не конец.

– Иди, иди… Пожалуйста, оставь сейчас… Пожалуйста…

Невыполнима эта просьба. И я бы, безусловно, с места не сдвинулся, если бы не забежавшая в комнату Соня.

– Мама бродит… Скорее… – открывает окно.

Я просто не имею права их подставлять. Без того уже натворил дел. Прижимаюсь к Лизе не то губами, не то всем лицом – размазываю ее горячие слезы.

– Я наберу, – бросаю на прощание.

Подрываюсь на ноги и быстро, пока не расшатало, выхожу в окно.

…когда любишь, должна гордиться тем,

что принадлежишь любимому человеку…

© Лиза Богданова

– Ты шутишь? – выпаливаю взвинченным тоном. Но, сосредотачиваясь на Сонином лице, осознаю, что говорит она серьезно. – Боже, зачем?! Зачем ты ему сказала? Только не ему! Только не ему… – стыд захлестывает, не давая нормально функционировать. Оттягиваю ворот свитера, чтобы иметь возможность вдохнуть. – Как это выглядит? Как?

– А что такого? – недоумевает Соня вполне искренне. – Платье было испорчено. Заплатить мы за него не могли. А у Артема деньги есть. Тем более, что испоганил его именно он.

На последнем уточнении мне особенно неловко становится. Хоть я и рассказала сестре о том, как мы с Чарушиным стали близки, в подробности все же не вдавалась. Однако, зная Сонечку, подозреваю, что она в своем воображении и при своем «книжном опыте» дорисовала все более, чем детально.

– Как именно ты ему сказала? Что он ответил? – выталкиваю чересчур эмоционально, забывая о том, что нам нельзя так громко разговаривать.

Соня напоминает. Косится на дверь и прижимает к губам палец.

Киваю так же спешно, как до этого говорила. Бурной жестикуляцией подгоняю ее к рассказу.

– Я немножко приукрасила, чтобы не сдавать Ленку и совсем уж нас не позорить. Сказала, что в магазине действует система проката. Ну, не выдавать же, что мы тупо украли этот наряд, а позже собирались нацепить бирки и пустить его обратно в продажу, как новое? – рассуждает достаточно спокойно. В который раз удивляюсь ее предприимчивости. – Я объяснила, что платье после полуночного откисания в бассейне потеряло товарный вид и никакими способами реанимировать его не удавалось. Ну и его типа не приняли обратно, – разводит руками, будто это досадная ситуация и правда реально происходила. – Но, ты не нервничай, Лиз. Я даже не успела попросить расплатиться, Чарушин сам спросил: «Сколько?» Прямая цитата, – добавляет с самым важным видом, а меня в жар бросает. Какая же стыдоба! Ниже падать просто некуда. – В общем, я назвала сумму. Мы вместе съездили в магазин. Он картой рассчитался. Все. Никаких денег я не выпрашивала и лично не брала.

– Все равно… – выдыхаю расстроено. – Позорище!

– Ну… – пожимает Сонька плечами. Откидываясь на подушки, смачно вгрызается в яблоко. Откусывает огромный кусок и, не заморачиваясь с тем, чтобы полностью его прожевать, выдает: – Хочешь жить, умей вертеться.

– Я бы сама заработала и расплатилась, – упрямо талдычу ей.

– Да когда? – восклицает раздраженно. – Ты такая наивная, Лиз… Порой аж бесишь! Сумма огромная! Это сколько тебе рисовать и кодить? Полгода? Год? Ленка столько ждать не может. А, не дай Бог, узнала бы наша мама?! – резонный вопрос. Представляя такое развитие событий, одновременно вздрагиваем. – Ты же видишь, что творится… И без платья этого… Адовое дурдомище!

Да, она права. После того, как вскрылись мои ночные вылазки, употребление алкоголя, подозрительный и крайне настойчивый интерес Артема, отец пришел в ярость. Хорошо, что о тех непонятных веществах Павел умолчал. Соня утверждает, будто Задорожный их наличие в моей крови придумал, но я не верю. Зачем? Чтобы потом скрыть, защищая меня? На правду никак не тянет.