Отец, конечно, разошелся. Кричал и оскорблял меня последними словами. Я все стерпела. Вину свою и беспокойство отца осознавала. Под угрозой оказался не просто его бизнес, существование нашей семьи. Ибо если лавка закроется, а долги Павлу придется отдавать, все мы погибнем от голода.

Знаю, что и маме от него досталось. Не при нас, в своей спальне кричали они полдня. Только к ночи все затихло. Настолько, что поселилась в нашем доме гробовая тишина.

С тех пор отец мрачнее тучи ходит, а мама то и дело на нас срывается. Немудрено, что и девочки на меня злятся. Все, кроме Сони. Во всем доме только она одна и поддерживает.

– Счастье, что Павел от тебя не отказался. Святой человек, – повторяет день за днем мама, буквально втаптывая меня в грязь. Понимаю, что заслуженно. И все же где-то в глубинах души слабо бьется сопротивление. Слишком хрупкое, чтобы вырваться и натворить беды. И вместе с тем чересчур упертое, чтобы рассосаться и дать мне возможность смириться. – Молись на него, глупая! День и ночь молись!

– Молюсь, мама.

– Благо, тебе хватило достоинства остаться невинной, – чеканит, не стесняясь девочек. Я сглатываю и отвожу взгляд. Все силы вкладываю в то, чтобы натирать затхлой тряпкой пол. – Уберег Господь. Услышал мои чаяния.

В такие минуты я обычно отключаюсь. Иначе, боюсь, не выдержу мук совести и во всем сознаюсь. Стыдно не только перед собой и семьей, но и перед Чарушиным. В такие мгновения чувствую, будто предаю его своей ложью. Понимаю, что, когда любишь, должна гордиться тем, что принадлежишь любимому человеку. И все же… Эта правда способна окончательно погубить меня. А следом и всю нашу семью.

Из глаз на покрасневшие ладони капают слезы. Обжигают сначала теплом, а после и солью. Кожа ведь истертая, в трещинку и с лопнувшими мозолями. Неловко такие руки показывать людям… Сама вздрагиваю, когда касаюсь себя. Шершавая огрубевшая кожа не может ощущаться приятно. И при этом я вынуждена напоминать себе, что, судя по маминым предсказаниям, вся моя последующая жизнь пройдет в трудах, и мозоли станут ее неотъемлемыми спутниками.

Я уже готова ко всему. Абсолютно.

Хотя Павел, даже после того, как Чарушин на него напал, расписывает совершенно противоположные перспективы. Обещает, что я смогу учиться и заниматься тем, что мне нравится.

– Ни в чем я тебя ограничивать не буду. Уже говорил, что методы у меня другие. Я не собираюсь давить силой. У нас все будет иначе, чем в твоей семье. Я добьюсь твоего расположения и послушания без всяких лишений, – он говорит спокойно, а я только и могу, что заливаться всеми красками стыда.

В глаза не смею посмотреть. А уж, когда вижу ссадины, и вовсе до тошноты дурно становится. И все же какой-то черт временно консервирует все эти чувства и подталкивает вскинуть на Павла взгляд.

– Если ты такой благородный, почему же загнал мою семью в долги и потребовал в уплату эту свадьбу? – выпаливаю на эмоциях.

И сама себе не верю. Слушаю, прокручиваю в голове, чтобы убедиться, что действительно именно это сказала.

К счастью или к сожалению, Павел своим ответом отвлекает меня от всякого самокопания и заторможенного анализа.

– Потому что люблю тебя, – вот, что он заявляет. Я распахиваю в изумлении глаза и бездыханно замираю. – Люблю тебя, Лиза. И поэтому понимаю этого парня. Осуждаю его действия, ревную, в какой-то мере завидую… – тяжело выдыхает, глядя при этом так пристально, что меня будто в раскаленные тиски зажимает. Пошевелиться не могу. Вынужденно втягиваю кислород и тотчас им давлюсь. Сдавленно сглатываю и с трудом прочищаю горло. – Не виноват он, конечно, – продолжает Павел, ни на секунду не умаляя интенсивности своего внимания ко мне. – Не виноват, что в тебя влюбился. Есть за что. Суть в том, что ты выбрала меня. И я это очень ценю, Лиза. Обещаю, что со мной ты будешь счастлива.

Я ничего не отвечаю. Только внутри какую-то обширную рану подрывает.

Выбрала его? Выбрала? Разве я выбрала? Разве имею такую возможность? Имею?

Что-то тут никак не складывается. И у меня, сколько не ломаю голову, не хватает сил решить эту многоуровневую задачу.

Во все последующие визиты Павла по большей части молчу. Одно ясно осознаю – я не боюсь. Чувствую, что Задорожный не обидит. Наверное, это является основной причиной, чтобы и дальше скрывать ото всех, что я больше не невинна. Решаю, что скажу все только Павлу. И по каким-то причинам испытываю уверенность, что он поймет, и это останется между нами.

Чарушин пишет. Много и часто. Я не отвечаю. Но никак не могу запретить себе читать. Рыдаю над его сообщениями... Понимаю, что жизнь далека от мира грез. Но как же больно трансформировать из мечтательницы в прагматика. Я ведь как-то незаметно оказалась именно первым подвидом. Думаю о нем днем, а ночами вижу во снах.

Наступает новый год, и Артем резко пропадает. Ни звонков, ни сообщений… Ничего. Логично бы предположить, что ему надоело биться о стену. Однако, я в это не верю. И не зря. После каникул Сонечка приносит из академии печальную весть – Кирилл Бойко в новогоднюю ночь разбился. Чудом спасли. Буквально с того света вытащили.

– Все парни очень переживают, мотаются в больницу, – рассказывает Соня. – У Бойки ведь никого, кроме них и Вари...

– Как? А отец? – удивляюсь я.

– Так из-за отца он и разбился… – шокирует этим уточнением. – В общем, там ужасная ситуация… Может, Артем тебе как-нибудь сам расскажет.

Нет… Это хорошо, что он не пишет. Надеюсь, что после этого уж точно смогу его забыть. Должна же… Как иначе? Невозможно ведь умирать вечно. Когда-то точка будет поставлена. Когда? От этой боли я уже загибаюсь. Физически не вывожу. С каждым днем все хуже и хуже себя чувствую.

Жду облегчения, а вместо этого… Однажды, когда январь уже переваливает середину, просыпаюсь в таком ужасном состоянии, что сил подняться с кровати не находится. Вяло шевелюсь и вдруг ощущаю сильнейшую тошноту. Именно она вынуждает меня выскочить из постели.

Едва успеваю добежать до ванной. Падаю перед унитазом на колени. Выворачивает. Кажется, что все содержимое вместе с желудком выходит. Но жгучие спазмы не отпускают, выталкивают наружу невероятно-горькую слизь и заставляют все мое нутро бесцельно сжиматься.

Горячими потоками катятся слезы. Тело лихорадочно трясется. А в голове, словно буря закручивается – со свистом и болью заворачивает там мутные пируэты.

Когда спазмы стихают, с трудом цепляюсь ладонями за края унитаза, чтобы не завалиться и не размозжить себе мозги.

Конечно же, от мамы мое состояние скрыть не удается. Слабость и головокружение такие сильные, что я едва живая хожу. Зеленая, дрожащая и бесконечно извергающая пищу сразу после ее непосредственного приема.

– У Лизы ротавирус? – умничает малышка Стефа. Она мечтает быть врачом. – Или все же отравление? Что ты ела? Расскажи мне подробно. Капустняк? Кефир? Винегрет?

Жаль, мама оказывается куда более проницательной. Только я слышу о еде, ощущаю новый рвотный позыв. Несусь со всех ног в уборную, она – за мной.