У меня внутри все сжимается, словно мне одним махом нанесли маваши гери – тот единственный удар, который позволяет борцу, после долгого ожидания победы, выиграть мировой чемпионат всего одним, но неслыханной силы движением. Иногда так происходит и с любовью.

Я ем молча.

Маркантонио встает.

– Хочу выбрать бутылку на потом; хочу, чтобы вы попробовали одну вещь.

– А я схожу на минутку в туалет.

И Эле нас оставляет.

Мы продолжаем есть. Подходит официант.

– Все в порядке?

– Да, спасибо.

– Отлично.

Он уходит. Я откидываюсь назад и в окно вижу, как Маркантонио и Элеонора останавливаются в дальнем углу зала ресторана. Там совсем немного людей среди нескольких неубранных столов, уже покинутых посетителями. Они разговаривают, потом начинают смеяться, Маркантонио становится серьезным и что-то ей говорит. Элеонора опускает голову, качает ею, ей стыдно. Она ответила «нет» на то, о чем он ее спросил. Тогда Маркантонио берет ее рукой за подбородок и целует. Они целуются самозабвенно, словно они одни, как будто тут никого нет – ни в ресторане, ни на улице, ни тем более их новых партнеров, будто они никогда не расставались. Потом Маркантонио отходит и оборачивается в мою сторону; я едва успеваю скрыться. Вскоре я вижу, как они выходят из ресторана, снова садятся за стол, и все продолжается, как и прежде. Эле шутит с Джин.

– Одно время ты меня всегда провожала в туалет.

– Ты уже большая.

«Не очень-то», – сказал бы ей я.

Маркантонио снова кладет салфетку на колени и бросает на меня взгляд.

– Эх…

Мы продолжаем есть. Он знает, что я его видел. Что ж, скоро мы, пожалуй, увидим, как это воспримет Мартина, и с большой ли у них буквы любовь. Не знаю, была ли удачной эта идея поужинать.

На обратном пути, по дороге домой, Джин молчит. Я веду машину и время от времени поглядываю на нее, но она не оборачивается, слушает музыку и смотрит на дорогу. Она неспокойна. Когда знаешь человека, который с тобой рядом, ты прекрасно понимаешь, если с ним что-то не так: ты это чувствуешь по его вибрациям, слышишь молчание или внезапную музыку, чувствуешь счастье или грусть, покой или беспокойство. Ты чувствуешь этого человека. И Джин странно печальна. Я это чувствую.

– Все в порядке? Хороший был ужин…

– Да, очень. Мне было весело, мне было приятно снова увидеть Эле и Маркантонио вместе, это мне напомнило старые времена, когда мы познакомились.

– Правда, и мне тоже.

– Знаешь, что я подумала? Что когда люди знакомятся, все прекрасно, все еще только предстоит открыть. А потом, со временем, некоторые вещи оказываются, может, совсем не такими, какими ты их себе представлял.

– Это потому что мы всегда чего-нибудь ждем.

– Правда, следовало бы ничего не ждать.

– Какие-то у тебя пораженческие настроения.

– Да, может быть. Узнать про твою жизнь мне, с одной стороны, было приятно, но, с другой стороны, теперь мне приходится все время сравнивать. Я думаю о том, как ты встречался с другой, или о том, как страдал из-за матери, или о том, как ты, может быть, разочаровался.

Я продолжаю вести машину, следя за дорогой.

– На днях я ходил ее навещать.

– Кого?

– Свою мать. Я ходил на кладбище, там было пусто, никого не было, кроме человека, стоявшего прямо перед могилой мамы. Это был ее любовник. И я вспомнил, как застал их, когда случился весь этот скандал.

Джин смотрит на меня удивленно.

– Но ты мне ничего не говорил. Ты об этом не рассказывал.

– Нет, извини, но я не знал, как все это воспринимать. Сначала мне нужно было согласиться с его словами. Я понял, что этот человек был по-настоящему влюблен, что они оба были влюблены. Что мой отец заставлял ее страдать и…

– Стэп… Это уже прошло, забудь. Я не знала, не могла себе ничего такого представить. Да и потом неизвестно, правда ли это.

– Я увидел его там, с цветами. Мой отец почти никогда ее не навещал.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

– Люди переживают смерть очень по-разному. Внезапная потеря близкого человека может выбить нас из колеи.

Я улыбаюсь и, пока веду машину, время от времени на нее смотрю.

– Что такое? Почему ты на меня так смотришь?

– Потому что ты красивая.

– А это сейчас при чем?

– Ты красивая, когда оправдываешь людей. Мой отец – сволочь, и все тут. Еще неизвестно, какие страдания он ей причинял.

– Но ты не знаешь, так ли это на самом деле. Может быть, тот тип сказал это тебе только для того, чтобы оправдаться. Так почему он не может быть сволочью?

Мы замолкаем, а я продолжаю вести машину. Вдруг по радио заиграла песня «Я счастлив» Фаррелла Уильямса. Она очень веселая, эта песня, отличная, ее легко запомнить, но сейчас мне совсем не до чего. Иногда музыка в нашей жизни звучит диссонансом. Я продолжаю вести машину, а Джин на меня смотрит.

– Вот этого, например, ты мне не рассказывал.

– Как не рассказывал? Сейчас-то я рассказал…

– Да, но ты мне мог этого и не рассказать. Тебе не хотелось поделиться со мной сразу же.

– Может, мне было нужно время. Но в конце концов я это сделал. Теперь ты знаешь. Теперь и ты в курсе. Не надо спешить. Думаю, что иногда о чем-то нужно и помолчать.

– Ну и от кого ты это услышал?

Я смеюсь.

– От кого? Может быть, от Ренци.

– А, так он еще и философ?

– В нем всего понемногу. Я еще не совсем понял, чего он не умеет делать.

– Во всяком случае, он мне нравится.

– И мне тоже.

– Но сейчас, когда выяснилось, что о твоей жизни я чего-то не знала, у меня появилось, ну не знаю, ощущение одиночества. И я подумала, что ты никогда не будешь моим…

– Джин! Ну не начинай! Я же тебе рассказал!

– Да, но если в твоей жизни происходят и другие вещи, а я о них не знаю? Вещи, которые, может быть, имеют значение, но ты мне о них не рассказываешь.

– Я тебе все рассказываю, Джин – и важное, и не такое важное. Я ходил на кладбище навестить маму и встретил там ее любовника. И об этом тебе рассказал я, не то что бы ты сама это обнаружила.

Мы замолкаем. Теперь, на фоне абсурдности нашего спора, «Я счастлив» кажется почти забавным. Нет ничего хуже: когда что-то принимает странный оборот, это уже не удается исправить.

Потом Джин поворачивается ко мне и улыбается.