Он подошел к двери, приоткрыл ее, не сводя глаз с Извора, и крикнул в коридор:

– Кларити?

Она стояла в трех шагах от входа.

– Да?

– Мне… мне пора. Где сержант Дейн?

Треван Дейн выступил из-за спины Кларити:

– Я готов, досточтимый Варис.

– Все по-прежнему, сержант. Заступайте на смену.

Кларити уговорила Вариса съесть суп и лепешку, а потом он поехал в парламент, чтобы поработать с документами и написать письма о состоянии здоровья Извора.

До ужина с Мерусом Арайдером было еще далеко, и Варису хотелось слов: самых простых слов. Сказки и истории помогали, сказки были необходимы, как воздух, но Варис рос в тяжелой атмосфере суеверий, где сказки воспринимались буквально.

В сказке, которую Варис не стал читать, говорилось о девушке из деревни в лесной чаще – детям всегда описывали эти деревни в самых жутких красках; девушка была искусной вышивальщицей, но ее опекун (обычно ревнивая мачеха, злая тетка или вдовый отец-горемыка) жестоко наказывал ее за якобы пустую трату времени, когда она должна была трудиться по хозяйству: шить, воду носить, дрова рубить и все такое. Девушка вышивала украдкой, в редкие свободные минимы, сама пряла нитки и красила их соком лесных ягод, а вышивку прятала от опекуна, потому что тот грозил все сжечь. И, разумеется, приводил угрозу в исполнение. «Нитки вспыхнули, засияли ярче обычного, словно бы сорвались с ткани, переродились в свет краше осеннего заката и исчезли, как последний закатный луч, оставив по себе только черные тени». И все же девушка продолжает прясть нитки, красить их и вышивать; вышивку раз за разом сжигают, а потом голос неизвестно откуда советует ей сунуть руку в очаг и взять свое. Как и в сказке о нежеланном ребенке, у этой сказки тоже есть две концовки. В одной голос принадлежит Длани, спутнику Богини в ипостаси Эвани, покровителю ремесленников и мастериц. Огонь не обжигает девушку, злой опекун спасается бегством, а вышивальщица спокойно доживает свой век, занимаясь любимым делом. В другой концовке огонь, «пожирая и лозу, и цвет», охватывает одежду девушки и ее саму, и вышивальщица погибает в пламени. «Но на миг боль исчезла, остался только сияющий яркий свет ласковее солнца, и девушка оказалась в раю, вместе с теми праведниками, которые никогда не предавали свою истинную суть».

Мерус Арайдер распахнул дверь.

– Форстель! Варис пришел! – крикнул он.

– Иду, Рахме! – послышался голос из глубины дома.

«Форстель» и «Рахме», то есть «Образ» и «Оправа», были ферангардскими ласковыми обращениями между супругами.

Те, кто не знал Лазурену, из-за ее имени считали, будто у нее должны быть ярко-синие глаза, на самом же деле они были темно-золотыми, как мед, а на коже цвета чая с молоком не проступала синева вен. В общем, непонятно, почему ее назвали Лазуреной, но Варис об этом не спрашивал; ему самому надоели понимающие кивки и усмешки, когда он говорил, что его имя означает «суровый берег».

Она предпочитала простую одежду, вот как сейчас, неподпоясанное длинное одеяние из шелка цвета осенних кленов. Оно напомнило Варису о Дани. Лазурена призывно раскинула руки, и Варис неуклюже позволил себя обнять.

Разумеется, в особняке Меруса Арайдера было много предметов искусства. В вестибюле на стенах висели эскизы Лазурены для Книги-колоды: Врата, Небосвод и Смерть – печальная и совсем не устрашающая. Дальше были развешаны картины, в гостиной стояли статуи из разных краев, а с потолка свисало замысловатое устройство из хрустальных призм и звенящих металлических трубочек.

Столовую украшал один-единственный предмет: витражный триптих, подсвеченный так, что радужное сияние заполняло всю комнату. Витраж изображал течение Времени, описанное в эпической поэме Бурна из Западного Райдинга: вот из воды возникают звезды, вот остатки мертвых звезд становятся планетами, вот зарождается жизнь… Если приглядеться, можно было разобрать изображения помельче, на простертой ладони Богини; Ее глазами были солнце и вселенная.

– Это ваша работа, Лазурена?

– Вы мне льстите, Варис. Нет, это сотворил Кова ди Дженеди. Триптих подарил мне Рахме, в трудное для нас время. Прошу к столу.

На ужин подали свинину, запеченную в грушевом сидре, с гарниром из тонко нарезанных обжаренных овощей. Блюдо было вкусным, но очень трудоемким, и Варис оценил его по достоинству.

После ужина Лазурена сказала:

– Я хочу вам кое-что показать. Пойдемте. Возьмите с собой бокал.

Они поднялись по лесенке в просторное чердачное помещение, где располагалась студия Лазурены.

– Рахме, захвати один из свертков, пожалуйста. Не важно какой, – попросила Лазурена.

– Сейчас, Форстель. – Мерус Арайдер отставил бокал, аккуратно вытер руки салфеткой и взял с серванта один из плоских пакетов, обернутых в ткань.

Лазурена сняла покрывало с мольберта. Картина изображала Шута, карту Книги-колоды: худощавый человек одной рукой жонглировал тремя хрустальными шарами, а другой держал перед лицом ухмыляющуюся белую маску.

– Эту картину я передам люксаргентору. Люксаргенция основана на том же принципе, что и люксивация, только светохимические реагенты не затемняют стеклянную пластину, а переносят изображение на жестяной лист. В итоге получается нечто, напоминающее гравюру на меди – в сущности, потом его подправляет гравер. Вот, взгляните.

Мерус Арайдер бережно достал из свертка тонкую металлическую пластину и чуть наклонил ее к свету. Варис увидел Короля Клинков: меч опущен острием вниз, голова склонена в знак мира. Негативное изображение выглядело незавершенным.

– А как гравюру наполняют цветом? С помощью световых фильтров, на нескольких пластинах?

– Для изображения Шута – да, – подтвердила Лазурена. – Для Короля Клинков использовали процесс попроще, там два или три основных цвета заполняют черный контур. Но теперь мы работаем в полном цвете – три смешанных и черный. Гравюра четырежды проходит через печатный пресс. Разные цвета четко укладываются в свои рамки, и это настоящее типографское чудо. Примерно так же печатают банкноты. Кстати, мы делаем это в типографии Хатчена и Уайта, печатников государственного монетного двора.

Все снова спустились в столовую.

– Еще вина? – предложил Мерус Арайдер. – Или чаю?

– Чаю, пожалуйста.

Чай подали в гостиной. Варис рассказал о здоровье Извора.

– Вы мне раньше так и не ответили, kus’ne, – с укоризной произнес Мерус Арайдер. – Поэтому я спрошу еще раз: можно ли что-нибудь предпринять?

Внезапно Варис ощутил страшную усталость. У него разболелась голова. Он отпил чаю, и ему немного полегчало. Может быть, он надышался краской в студии? Или простудился во время долгой прогулки прошлой ночью?

А может быть, он просто устал повторять: «Я не знаю, что можно сделать», – но все-таки сказал это снова.

– Возможно, но если… если мы не найдем решения, то я… закажу у вас картину,