Под сводом охраняющий листвы

Ты, юность, будешь вечно молода;

Любовник смелый! никогда, увы,

Желания тебе не утолить,

До губ не дотянуться никогда!

И я передумала. Деревья и листва, цветы и семена, фрукты и камень. Кто я была такая, чтобы останавливать процесс? Я действительно этого хочу? Пусть деревья теряют свою листву, пусть молодые люди прекращают свою песню, пусть любовники целуются, пусть их красота увядает, но пусть они получают удовольствие от своей любви, и пусть мы будем печалиться. Я начинала понимать, и, как по мановению волшебной палочки, я отпустила своих пленников. Открыла настежь двери в гостиную и выпустила их лететь своей дорогой – пусть идут! Разбросала их как семена одуванчика, которые разносит ветер в теплый летний день.

Международный конгресс синьора Джорджо прошел гладко. Дебаты по поводу сравнительных достоинств различных новых типов синтетической сортировки были жаркими, но плодотворными, как и те, что касались сравнительных достоинств разных фунгицидов. Предложение русских убивать споры плесени ультразвуком, признали непрактичным, так как волны могут передаваться только под водой. Но новый импульс получило предложение доктора Касамассима, директора Национальной библиотеки, создать Международный центр по реставрации книг в Палаццо Даванцати, для чего потребуются новые фонды.

Защищенная несовершенным итальянским жилищным законодательством, я продолжала жить в квартире Сандро на площади Санта Кроче, и когда чек на сумму 378 784 000 лир прибыл от «Сотби», я даже купила немного новой мебели со своей доли – небольшой книжный шкаф и удобное кожаное кресло, которое поставила у окна, чтобы можно было сидеть и смотреть на площадь.

Я открыла трастовый фонд в Коммерческом банке, там, где мама проводила все свои банковские операции. Я помню долгие часы, проведенные в очереди, точнее, в очередях, поскольку в Италии отстоять в одной очереди всегда не достаточно. Поначалу у мамы были проблемы с большими цифрами, но все были готовы помочь, и она вскоре научилась управляться с ними. Но на этот раз для меня не существовало очередей. Я оформила свое дело наверху, в офисе с ковром.

Все оказалось легче, чем я думала. Работник банка, занимающийся трастовыми фондами, имел внушительный опыт работы по оформлению дарственных религиозным учреждениям. И когда я сказала, что не хочу, чтобы епископ смог наложить лапу на эти деньги, он сложил из пальцев фигу и состроил гримасу, показывая, что он прекрасно меня понял. Мы договорились, что десять процентов от суммы вернется назад к принципалу и девяносто процентов должно быть использовано на содержание и ремонт библиотеки монастыря. Доход составил чуть более двадцати миллионов лир в год, по грубому подсчету около двенадцати тысяч долларов. На эти деньги можно будет пригласить одного или даже двух библиотекарей из расчета зарплаты сотрудника небольшой библиотеки в Штатах, а в Италии – даже и крупной. По крайней мере, жила же я все это время вполне комфортно на триста долларов в месяц, а в библиотеке монастыря, где нет затрат на рабочую силу, никаких программ развития и новых приобретений, эти средства дадут (через какой-то период) возможность переплести заново книги, поврежденные во время наводнения, и в будущем… Ну, я не хотела предугадывать будущее, однако подумала, что эти деньги вполне можно будет использовать для приобретения материалов для поддержки различных образовательных проектов, которые были прерваны из-за наводнения или поддержки учебных изданий о жизни женщин-святых, что являлось основной целью библиотеки.

* * *

Я продолжала присматривать за работами в Сертозе, и доктор Касамассима призвал меня помочь с планами по созданию международного центра. Ему казалось, что я смогу добыть деньги у американцев. Я все чаще и чаще виделась со своими старыми друзьями из лицея Моргани – Клаудией, Сильвией, Фабио, Роселлой, Джулио, Алессандро, но даже при этом, успевала проводить довольно много времени в Санта-Катерина. Новую библиотеку уже достроили (очень красиво), и все книги обработали тимолом, но брошюровка и сборка книг еще продолжалась. И было много проблемных экземпляров, отложенных в сторону для специальной обработки, так что я могла быть полезной по вечерам.

Когда я вновь появилась, мадре бадесса предложила мне мою старую комнату, как будто я находилась в отъезде какое-то время и вернулась наконец домой (только никто меня не спрашивал, где я была). И хотя я отклонила ее любезное предложение, я действительно ощущала себя по-настоящему дома в Санта-Катерина. На самом деле меня удивляла сила моих чувств к этому месту (когда чувствуешь себя очень удобно) и к сестрам.

«Особые дружеские отношения» в основном не одобрялись в монастырях, потому что они мешали главным отношениям – между человеком и Богом, но это правило, похоже, не действовало в Санта-Катерина. По крайней мере я чувствовала, что у меня есть среди монахинь особенные друзья. В первую очередь сестра Джемма, конечно же, которой предстояло принять пожизненный обет в конце месяца, и мадре бадесса. Было трудно не довериться им, трудно не рассказать историю Аретино, историю моего великого путешествия, особенно когда пришла новость об анонимном трастовом фонде на библиотеку, вызвавшая огромную радость. Поскольку мадре бадесса думала, что Аретино был возвращен епископу, я не могла открыть ей ничего другого, не скомпрометировав ее. Она была бы вынуждена рассказать епископу или же врать самой себе. Я не чувствовала, что тайна так уж сильно давила на меня.

Конечно, если вычеркнуть из моей недавней жизни Аретино, оставалось мало, чем можно было бы поделиться с сестрами, не так ли? Ну, был Тони, конечно же. Он вернулся через неделю и собирался отвезти меня в поместье Демидофф до торгов, а после мы собирались на неделю в отпуск в Сардинию. Но и о Тони я не хотела рассказывать монахиням, да и не должна была. Монастырь – место, где не следует говорить о своей жизни. Это часть его raison d'etre.

Сестра Джемма и я вскоре стали так же близки, как были прежде, тогда в декабре, в преддверии Рождества. И поскольку мы готовили ее к пожизненному обету, что-то заставило меня поиграть в возможность по крайней мере подумать о том, что случилось бы, если бы я попросила считать меня послушницей. Санта-Катерина – хорошее место для женщины. Женщина могла чувствовать себя здесь как дома. Здесь предлагали жизнеспособную альтернативу возможности реализоваться в замужестве и семье. Это было место, где ни одной женщине не давали почувствовать, что она не состоялась; это была обитель, сестринская община, которая ежедневно напоминала мне о том, как близка я была со своими сестрами, Мэг и Молли, и с сестрами-попутчицами, такими, как Рут и Иоланда. И это было место, где я могла заниматься любимым делом. Библиотека – особенно библиотека, где полно ранних книг, – нуждалась в присмотре, и не требовалось больших капиталовложений, чтобы оборудовать собственную переплетную мастерскую. Со мной во главе, конечно же. Но когда я открыла свое сердце мадре бадессе, та меня не поддержала, и я знаю, что она была права. Никогда не ощущать солнца над головой? Никогда не ощущать ветра в волосах? Это для меня не жизнь. Я слишком сильно была влюблена. Не в Сандро Постильоне или в Тони (хотя я с нетерпением ждала его приезда), а в сам мир, в реку вещей: с камнями Бадиа; с булыжниками у меня под ногами; с голыми стенами часовни Лодовичи, где когда-то святой Франциск читал наставления птицам и танцевал перед папой римским; с изгибом на мосту Санта-Тринита, с «Давидом» Донателло, чья задняя часть была такая же, как у моей сестры Молли; с красной шапочкой Федериго да Монтефельтро на портрете кисти Пьеро делла Франчески, и с длинной шеей Мадонны Пармиджанино, и с тертым пармезаном, которым приправляют макароны; я даже была влюблена в старика на площади Сайта Кроче, чьи таинственные жесты продолжали ставить меня в тупик. Сестра Джемма попросила меня быть свидетелем на обряде ее пострига, и, конечно же, я согласилась. Церемонию, которая обычно проходила в день Святой Екатерины в конце апреля, перенесли из-за наводнения, так что чувство ожидания, наполнявшее монастырь, было особенно сильным.