— Потом часика три полежишь и — домой. За тобой муж приедет?

Катерина ответила, что у мужа срочная работа. На что врач неодобрительно заметила, что у мужчин нервы железобетонные и им не понять, что из-за них женщины терпят.

— Хотя теперь это — ерунда. Вот раньше, в наше время, без обезболивания, на одном терпении… А сейчас — вакуум! — оптимистично заключила она и повела Катю в кабинет. Там она велела ей сесть на минуточку и принялась чем-то греметь и что-то говорить сестре. «Вакуум… — повторяла про себя Катя, — вакуум…» И вдруг осознала, что сейчас, когда все решено и идет уже независимо от ее воли, она может наконец подумать о том, о чем запрещала себе думать эти недели. Она ясно и отчетливо представила себе мальчика с темными кудрявыми волосами, с Митиным взглядом. Маленького мальчика, лепечущего что-то детское, неразборчивое. Его крошечные розовые ступни со сморщенной младенческой кожицей, его запах, его два первых зуба, его смех… Она восхищенно и сладостно любовалась им, словно он и впрямь уже существовал, и лепетал, и смеялся… И все оборвалось внутри нее от жалости и ужаса.

— Все готово, Катя, иди на кресло, — позвала Ирина Степановна.

Катя судорожно вздохнула и проговорила невнятно:

— Я передумала. Я не буду этого делать.

Врач поняла ее сразу и просияла:

— Катечка, ты — молодец! Это ты замечательно придумала. Хотя это первый случай в моей практике, что вот так, в последний момент…

На улице Катя первым делом купила мороженое и, откусывая от него, медленно пошла по бульвару. Она брела не спеша, точно так же, как вчера, но теперь всю ее наполняло спокойствие. Она уже не отводила глаз от мам с колясками, от проезжающих на роликах и велосипедах детей… Снова собиралась гроза, где-то далеко за полями, за лесами погромыхивал гром. Темнело, и нужно было бежать домой. Но Катя успела до закрытия войти в детский магазин и долго и придирчиво рассматривала распашонки и погремушки. Дома было пусто. Митя шлялся где-то, и Катя поужинала одна. Потом долго сидела на балконе, а Митька все не шел и не шел. Катя забеспокоилась, потом всерьез испугалась. Она накинула плащ и выскочила под начавшийся дождь во двор. Митя сидел на скамейке один, совершенно пьяный. Лицо его было жестоким и бессмысленным. Он, кажется, не узнал Катю и, пока она вела его по лестнице, все повторял: «Но ты скажи мне, брат… Ты, брат, скажи…» Катя уложила его и под шум дождя сама заснула быстро и крепко, словно упала куда-то.

Когда она открыла глаза, Дмитрий уже встал и варил в кухне кофе. Катя подошла к двери и некоторое время смотрела на его мало что выражающую спину.

— Митька, — позвала она его.

Митя повернул к ней лицо.

— Митька, я вот думаю, а нужен ли нашему ребенку папочка с похмельным синдромом?

Кофе вылился на плиту и немедленно подгорел. Но все полчаса Митиных восторгов, когда он таскал Катерину по всей квартире на руках, в доме пахло августовскими розами.

Ася Ивановна прикрыла дверь кабинета и распахнула окно. Она закурила в помещении редакции, что было строжайше запрещено ее собственным приказом. Как же ей было не закурить! Перед ней лежала пачка распечатанных материалов, и все эти плоды журналистских трудов пели, лепетали, кричали о любви…

Конечно, женская газета без произведений о любви существовать не может. На то она и женская. Но чтобы вся она была посвящена столь удивительному чувству — это уже перебор! Ладно, Милочка, у которой в самом разгаре роман с Волиным, что, кстати, принесло газете хороший кусок рекламы от Волинских щедрот. Но Катерина! Любовь к Мите Ася Ивановна только приветствовала, но Катино перо до сих пор отличалось приятной ехидностью, а теперь и у нее расцвели в текстах пышные и невнятные отступления от сути. И это явно наносило урон газете. А теперь еще и Лякина!

Обычно Лида Лякина писала о бытовых неурядицах в семье, давала полезные советы и характеризовала мужчин как бессмысленных, но очаровательных младенцев, а теперь и у нее вдруг прорезалось некое восторженное чувство по отношению к сильной половине человечества. Вместо двух крепких бытовых очерков она сдала три лирических эссе, полные метафор и сладостных грез. А ведь у Лякиной двое детей и вполне симпатичный муж, поэтому считалось, что ей некогда заниматься такой ерундой, как самовыражение. Что-то неладно было в женском редакционном королевстве.

Ася Ивановна затушила сигарету, постояла у окна, поглядела на пышную зелень парка и зычно кликнула Лякину.

Лякина вошла в кабинет, и Ася Ивановна убедилась, что с ней и впрямь неладно: вместо обычного хвостика волосы уложены в модную прическу башенкой, глаза и губы подкрашены, а блузка расстегнута на три пуговицы сверху и две снизу. Но самое главное, что подкрашенные лякинские глаза глядели на мир чуть туманно и радостно, словно только сейчас заметили все его летние красоты. Ася Ивановна немедленно приступила к сути вопроса:

— Что это ты тут понаписала, дорогая моя?

— Эссе, — промолвила Лякина и улыбнулась.

Ах, то была улыбка спящей принцессы, чей сон наяву был важнее любого разноса начальства. Ася Ивановна испугалась.

— Что с тобой, Лидочка?

— Ничего, — ответила спящая принцесса.

Но Ася Ивановна не зря работала главным редактором женской газеты. В женской психологии она знала толк.

— Ты влюбилась! — приговорила она Лякину.

Но та перенесла приговор спокойно, и редактору ничего не оставалось, как отпустить ее и заняться насущными делами. То есть разбавить весь любовный бред следующего номера чем-нибудь деловым и внятным, хотя бы советами астролога.

Открытие, так поразившее Асю Ивановну, для всей редакции давно не составляло тайны. Началось лякинское падение с почтенной высоты статуса замужней дамы месяц тому назад. Психологический климат в редакции в то время напоминал сезон коротких летних гроз. Катерина и Милочка то нежно сияли, словно солнечные лучи, то разражались бурными ливнями слез. В воздухе витал запах духов и цветов, блестели зеркальца и взвивались облачка пудры (Катя использовала только рассыпчатую пудру). Лихорадочно примерялись новые платья и шептались на ушко свежие секреты. Остальные дамы, невольно вовлеченные в этот круговорот любви в природе, воспринимали происходящее снисходительно и немного грустно.

Но вот Лида… Она была еще так молода, так рано вышла замуж, так много хлопотала по хозяйству и столько работала! А тут просто перед самым носом разворачивались такие соблазнительные, такие интересные картинки из жизни. Из чужой жизни… Может быть, сначала Лидой двигала легкая зависть: почему у всех могут быть романы, а у нее — нет?! И она просто решила чуть-чуть поиграть во влюбленность. Но потом все пошло как-то помимо ее воли.

Ярослав появлялся в редакции не каждый день. Где-то у него существовала другая работа, а в дамском коллективе его держали скорее дружеские отношения со всеми, чем деньги. Но уж когда он появлялся, день превращался в праздник. Сам его вид, лихой и чуть разболтанный, навевал всякие мысли о молодежных тусовках, рокоте мотоциклов и визге рок-фестивалей. При этом он всех редакционных теток называл «девицами», что им ужасно нравилось. Девицы, которым исполнилось сорок, кормили Ярослава домашними пирожками и пытались сосватать ему кого-нибудь. Но ни в каких привязанностях он уличен не был, поэтому оставался общим любимцем. Таким же вниманием пользовался только редакционный кот.