Она так напряжена, так стянуты ее мышцы, так напряжены еенервы, что она вскрикивает, почувствовав прикосновение чьей-то руки. Этаребяческая пугливость (именно так она тотчас же в мыслях назвала свою реакцию)помогает ей успокоиться и избавиться от внезапно возникшего страха. Обычноехладнокровие вернулось к ней, и она даже позволила себе улыбнуться в темноте.Но невидимый гость отпрянул – он, очевидно, испугался больше. «Что ж янаделала, – упрекнула себя Эммануэль, – хороша же я буду, если он сейчаспопросту бросит меня, убежденный, что ему подбросили совсем не то, что оножидал. Как я посмотрю в глаза Мерви, совершившей такое путешествие зря?».

Но, с другой стороны, возразила она первой мысли, мойдевичий испуг совершенно согласуется с моей ролью. Нет, не надо в немраскаиваться. Мало того: мрак и таинственность атмосферы, надо думать,предназначались не столько для того, чтобы поразить ее, сколько для того, чтобыне оскорбить монашеского чувства стыда. Это он чувствовал себя грешником идолжен был прятаться! Совесть же Эммануэль могла быть спокойной, она на высотеположения и не сомневается, что сможет извлечь из этого какие-то блага. Теперь,когда она уже больше не боится, она предвкушает, что неплохо проведет время.Итак, святой человек думает, что она невинна. Как он будет поражен!Святотатство! Святотатство! Все эти мысли пробежали в мозгу Эммануэль, и еегубы снова растянулись в улыбке.

Она вытягивает вперед руки, ощупывая пространство вокругсебя. Вскоре ее пальцы касаются чего-то мягкого – это была материя, оранжевыйшелк, разумеется. Значит, чуть выше и левей должно быть голое плечо. Так, вотоно… Тело было мускулисто, монах оказался крепок, хотя и далеко не юноговозраста.

Властная рука вдруг схватила руку исследовательницы, разжалаее пальцы и крепко стиснула ее ладонь в своей, чтобы предотвратить дальнейшиепоиски. О, разумеется: никакая женщина не должна прикасаться к священному телусвятого человека. Но тогда зачем она здесь? Нет, Эммануэль не собирается игратьв лицемерном спектакле. Она пытается освободить свои пальцы от цепкой хватки. Икогда в этой попытке она оказалась еще ближе к своему невидимому хозяину,потрясающая мысль приходит ей в голову: она его разденет.

Ей пришлось преодолеть такое сопротивление, что белоешелковое одеяние распустилось и упало на пол, прежде чем Эммануэль распуталаузлы шафрановой тоги. Но буддийский мудрец менее искусный ратоборец, чемЭммануэль: она так умело пускает в ход свои ногти и зубы, что у соперника тожевырываются крики, и это не крики восторга. Однако Эммануэль беспощадна.

И, наконец, запыхавшаяся, она вытягивается во весь рост наобнаженном мужском теле, она может испытать торжество полной победы: крепкий,как стальной прут, фаллос и дыхание, обжегшее ее лицо, – достойная цена ееусилий. Она заслужила минуту отдыха.

Костлявые пальцы монаха ощупывают ее волосы, крепкосдавливают шею. Больно, но это та боль, от которой приятно. Потом пальцы бродятпо спине, пробегают по всем позвонкам и неспешно поглаживают зад. В то же самоевремя тело мужчины выгибается, и его копье становится еще больше: навершиеупирается в пупок Эммануэль, и она делает почти незаметное движение бедрами,чтобы усилить наслаждение. Невидимые руки снова приходят в движение, проводяборозды по спине Эммануэль, и вдруг с силой нажимают на ее плечи, заставляясоскользнуть с мужского тела. Она покоряется, ее лицо на мгновенье прижимаетсяк пахнущей сандалом груди, а потом в ее рот вонзается горячий кусок плоти.

Она начинает феллацию покорно, исполненная сознанием долга,особенно не усердствуя, не желая демонстрировать свой талант.

Это, казалось, разочаровало монаха. Внезапно он оттолкнул ееголову и, прежде чем она догадалась о цели его движений, крепко прижал ееподбородок к ее же груди, а потом резко поднял ее ноги, согнул их в коленях иприжал к голове так, что Эммануэль оказалась в позе человеческого эмбриона вутробе матери. И тут же твердокаменный стержень принялся за работу, прокладываясебе путь в заднюю расщелину Эммануэль.

Он был скользким от слюны, и эта смазка помогла ей на первыхпорах удержаться от крика. Боже, прошептала она, как же узко у меня там и какэто больно!

Когда же мужчина вошел в нее окончательно, она пришла в ещебольшее смятение. Какой же он длинный! Она не чувствовала его величину, когдаон был у нее во рту, а сейчас он проникал так далеко, что мог вот-вот разорватьее. Она думала, что больнее всего первые моменты проникновения, но теперь,когда он двинулся дальше, глаза Эммануэль наполнились слезами.

Она не могла бы точно определить, когда к боли сталопримешиваться наслаждение, но оргазм пришел позже и был длительнее обычного.После исступления монах не прекратил ее содомировать, он работал все с той жесилой и напором, и она билась в сладких судорогах несколько раз подряд. Теперьона кричала еще громче, чем при болезненном начале процедуры. И она не могласказать, сколько прошло минут, часов, дней, когда ее невидимый любовник пролилв нее первую струю.

И вот теперь, снова одна, она лежала в темной келье.Удовлетворенная усталость царствовала в ее теле. Она ждала, сама не зная чегождет, не решаясь шевельнуться. Может быть, она понадобится еще кому-нибудь?Другим монахам? Ей хочется, чтобы расступился этот непроглядный мрак, он начинаетдавить на нее.

Наконец, кто-то открывает наружную дверь. Она видит солнце,небо. Уже далеко за полдень. Входит тот молодой монах, который привел ее сюдаОн стоит у двери и смотрит на нее. Долго. Внимательно. Она тоже смотрит нанего, размышляя, нельзя ли попробовать и с ним. Но он вряд ли окажетсяпрекраснее того, кого она принимала под покровом темноты Хотя тот был гораздостарше. Невероятно… такой возраст – и такая сила, такая страсть! А может быть,это был сам Главный Настоятель! Его Святейшество Высокий Патриарх МалойОболочки!.. Невольно она улыбнулась своему проводнику, но тот словно и незаметил улыбки. Он просто проговорил ровным бесстрастным тоном:

– Мадемуазель может идти.

Мадемуазель? Ах да, конечно, я совсем забыла, что ядевственница, И эта мысль развеселила ее, она громко рассмеялась. Понимая, чегохотел от нее старый монах, она, как ей показалось, могла его одурачить. Но онвзял ее сзади, оставив ее парадный подъезд столь же «девственным», каким он былдо его появления. В самом деле, она могла спокойно удалиться. Или же – возниклау нее еще одна мысль – эти монахи имеют в виду другой тип девственности, таксказать, задний? Но в таком случае, как они могли убедиться, что именно онипервыми входят через эту дверь? Очень уж они должны быть доверчивыми, подумалаЭммануэль. Или очень мудрыми.

Она, правда, не с тщательностью Мерви, обернула вокруг себябелый шелк и последовала за молодым монахом по галерее, переступив порог своегонедавнего пристанища. Через несколько шагов он открыл какую-то дверь, и ониоказались в просторной, с широкими окнами комнате. Монах направился к большомучетырехугольному ларцу, стоявшему на пьедестале в одном из углов комнаты,открыл его и только теперь повернулся к Эммануэль.