– А я очень люблю красивых девушек! Но толькопо-нормальному. Почему вы все время утверждаете, что гомосексуальностьестественна?

– Более естественна, как мне кажется, чем любовь к СвятойДеве.

Не обращая внимания на оскорбленный вид молодой католички,Эммануэль двинулась дальше:

– Разве вы не говорили мне, что ваш художнический взглядникак не должен ограничиваться рамками «нормального»? Я-то всегда считала, чтоцель искусства – открывать новые перспективы.

– Но должна же я отличить божественное от дьявольского!

– О, не надо мне говорить, что вы и в самом деле верите вдьявола: Бога вполне достаточно. Во всяком случае, почему вы верите или водного, или в другого, а не в обоих одновременно? Я, например, никому не могуотдать предпочтения.

Аргументы Анны-Марии иссякли. А Эммануэль продолжаларазвивать тему, перескакивая с лесбоса на теологию и обратно, и возражать ейбыло невозможно. Вдруг она остановилась: «Минуточку, я сейчас вернусь!».

Она вернулась с большой толстой книгой, на обложке которойбыли изображены многочисленные геометрические узоры разного цвета.

– Вот здесь то, что вы, я уверена, поймете…

– Мондриан?

– Он самый. Вот здесь: «Чистая красота – это то же самое,что порыв к божественному в прошлом».

Анна-Мария ничего не ответила. Эммануэль положила книгу. Итут раздался тоненький голосок Мари-Анж:

– Скажите мне, не потому ли вы стали такой красивой, чтовлюблены в Эммануэль?

Анна-Мария и Мари-Анж остались обедать. За столом Жанрассказывал:

– В старые времена кхмеры приводили в храм Ангкора своихдочерей, и монахи главного святилища лишали их невинности. Девочкам было небольше десяти лет. Только в бедных семьях случались девственницы постарше,потому что этот ритуал дорого стоил, и бедняки могли совсем разориться. Монахииспользовали либо собственное копье любви, либо палец. Кровь дефлорации онисмешивали с вином, и вся семья смачивала этой священной жидкостью губы иподбородок. Каждому монаху полагалось не больше одной девочки в год. А потом,когда девочки вырастали и достигали брачного возраста, женихи выбирали их тожев Ангкоре: девицы купались в священном озере, и женихи видели их наготу и могликак следует оцените физические достоинства будущих жен.

– Ничего не изменилось, – сказала Мари-Анж на следующееутро, когда они с Эммануэль нежились возле плавательного бассейна, – Бонзыпо-прежнему любят маленьких девственниц.

– Откуда ты знаешь? Ты разве бывала в их храмах?

– А разве я не могу этого знать и так, без личного опыта?

– Но говорят, что буддийские монахи никогда не прикасаются кженщинам.

– Девственница – не женщина.

– Вот те на! Что за странное утверждение!

– Конечно, они же отличаются от нас.

– И где же монахи находят этих весталок?

– Вот это теперь стало трудно. Нынешние сиамцы не похожи надревних кхмеров. Сегодня бонзы должны платить за свои удовольствия.

– Как платить? Ведь религия запрещает им иметь деньги?

– Они расплачиваются золотом.

– Ладно, Мари-Анж, перестань выдумывать! Ты просто хвастаешьразнузданным воображением!

– Если ты не веришь мне, можешь спросить у Мерви.

Эммануэль не кинулась тотчас же искать Львенка.

Она вскоре забыла об этом совете своей маленькой подруги. Нооднажды жарким солнечным утром, покупая орхидеи на огромном Цветочном рынке,раскинувшемся возле Пагоды Изумрудного Будды, она встретила львиноголовуюсиамочку. Прическа Мерви была так же причудлива, как извивы сиамских каналов исиамской архитектуры.

– Вы схожи с буддийской архитектурой, – заметила Эммануэль.– Вы гомотопны. – И, добавив этот термин, она улыбнулась своему математическомупрошлому.

– А вы интересуетесь буддизмом?

– В сущности, не очень.

Она посмотрела на двух проходивших мимо монахов. В своихшафрановых тогах, босые, с обнаженным правым плечом, с гладко выбритымиголовами, они шествовали, казалось, ничего не видя перед собой, всецелопогруженные в свои мысли.

Две девочки в коротких белых блузках с вышитыми на нихинициалами школы пересекли дорогу монахам. Их выпуклости аппетитновырисовывались под короткими красными штанишками. Святые люди, казалось, необратили никакого внимания на эти крепенькие задочки.

– Кто-то говорил мне, что они как-то связаны с нимфетками…

– Это не их возраст, – возразила Мерви, – им нужны девушки.

– Так, значит, это правда? – Эммануэль вспомнила о словахМари-Анж, – я как раз хотела вас расспросить об этом.

Львенок посмотрела на вопрошавшую таким испытующим взглядом,что та почувствовала себя, словно под рентгеновскими лучами.

– Вы это спрашиваете из простого любопытства илиинтересуетесь этим всерьез?

В словах сиамки была такая же значительность, как и вовзгляде. На какой-то момент у Эммануэль закружилась голова…

– Чего эти монахи боятся больше всего, – с расстановкойпроговорила Мерви, – так это осквернения. А лечь с девственницей – это незапятнает их чистоты.

– Я полагаю, что они не слишком часто этим занимаются, а? –спросила Эммануэль игривым тоном.

– Не обязательно, чтобы это были девственницы в полномсмысле. Мудрейший сказал: «Все в этом мире призрачно…».

Беседа становилась все более увлекательной. У Львенка,оказывается, есть не только шкурка, но и коготки.

– Вот вы, например, – сказала Мерви, – они вас очень высокооценят. Очень.

– Кто? Монахи? Ох, ты! Они что же, надеются, что я ещедевственница?

Мерви не отвлекалась от дела.

– Я обо всем этом позабочусь сама, – она плутовскиулыбнулась, – Вы совершенно подходящий для них человек.

– Но… Я не вижу ничего соблазнительного в том, чтобызаниматься любовью с монахом, даже если этот монах – буддийский. Я совсем неощущаю в себе избытка святости…

– Дело не в этом. Вы как-то сказали, что позволите мнепродать вас. Вот этим мы и наймемся…

Эммануэль вспомнила, что Мерви делала такое предложение, ноне смогла вспомнить, соглашалась ли она на него. Она улыбнулась этой восточнойхитрости.