— Не трогай его!

— Почему? — удивился Пашка, не спуская глаз спистолета. — Ведь это же твоя…

Я просто посмотрю… Она настоящая, да?!

Хороший вопрос. Хороший вопрос, ответа на который она незнает. Как не знает ответа еще на несколько не менее ударных вопросов. Какимобразом этот чертов пистолет появился в ее рюкзаке? И как давно он тампоявился? И почему она до сих пор не обнаружила его?

Лена вдруг поймала себя на мысли, что все эти вопросынастойчиво и сурово озвучиваются голосом мурла, которое допрашивало ее совсемнедавно — по поводу Романа. Тогда прибившееся к ее парфюмерной точке мурло былов штатском, но Ленине живое воображение тотчас же нарядило его в эксклюзивнуюмилицейскую фуражку, китель мышиного цвета, вот только в количестве звезд напогонах запуталось: при таком хамстве звезд не получают, а довольствуютсялычками рядового состава. В любом случае, при звездах или при лычках, мурловещало из недр воображения трубным гласом. А Лене только и оставалось, чтоблеять универсальное «не знаю».

— Настоящая? — еще раз переспросил Пашка.

— Не знаю…

— Ну, ты даешь! — близость к стрелковому оружиюсделала Пашку фамильярным. — У нее в рюкзаке такая вещь лежит, а она незнает…

— Понятия не имею, как она там оказалась.

— Да ладно тебе… — И Пашка предпринял новую попыткуподнять пистолет с земли.

— Не трогай! — проклиная себя и собственнуюрассеянность, Лена перехватила Пашкино запястье. — Я сама.

— Подумаешь, — похоже, Пашка всерьез обиделся:надул губы и состроил старательно-безразличную мину. — Я только посмотретьхотел… Не съел бы я твою пушку… Что бы ей сделалось…

— Не обижайся… Я пошутила. Это зажигалка.

— А ты разве куришь?

— Иногда… Когда доводят… Некоторые… Прыткие молодыелюди.

Пашка был так увлечен лежащим в пыли пистолетом, чтопропустил едкое Ленино замечание мимо ушей.

— Ну, пожалуйста…

— Я сама…

— Ну это же просто зажигалка… А выглядит… Прям какнастоящий…

Полузадушенная фраза «Прям как настоящий» подхлестнула Лену;в жизни своей она не держала в руках никакого оружия, пистолеты видела развечто в огрызках боевиков, которые не любила за их непреходящую тупость, —но то, что лежало сейчас перед ней в траве…

Будь ситуация не такой расплывчато-идиотической, будь ЛенаПашкой — одиннадцатилетним мальчишкой со склонностью к авантюрам, — она бынаверняка восхитилась такой игрушкой. Она бы просто с ума от нее сошла.Фантастической красоты арабская вязь на рукоятке была приглушенно-женственной,но эта женственность уравновешивалась коротким, по-мужски решительным дулом. Ичем дольше Лена смотрела на пистолет, тем больше ей хотелось взять его в руки.

В конце концов, все равно придется это сделать. Все равно.Не оставлять же такую красоту в пыли, в обществе раздувающего ноздри Пашки. Ато, что Пашка повелся на пистолет, было видно невооруженным глазом. Если бысейчас Лена исчезла, прихватив рюкзак и машину, но отдав ему на растерзаниеарабскую вязь, он бы и ухом не повел. И не вспомнил бы о ней. И эта мысль…

Эта мысль вдруг вызвала в ней легкий приступ такой же легкойревности.

Маленький Пашка, которого она и знала-то всего лишь полдня,стал неожиданно дорог ей. Друг, оставленный в наследство Нео.., да нет же, чертвозьми… Романом Валевским. Верный рыцарь, наперсник, паладин.

Нет, надо закрывать эту проклятую оружейную лавчонку, гдепистолеты выдаются только так, без всякой лицензии.

И, закусив губу, Лена приподняла пистолет за дуло и бросилаего обратно в рюкзак.

— Все. Концерт окончен, — сказала она Пашкестрогим голосом.

— Подумаешь, — снова пробубнил Пашка, возвращаясьв реальность, где безраздельно властвовала его рыжая сумасшедше-взрослаяпривязанность. — И не очень-то нужно было…

— Вот и хорошо. Мне пора.

Пашка снова нахохлился.

— Я тебе оставлю адрес и телефон… Даже два телефона —мобильный и домашний.

— Как хочешь…

— Не обижайся… Мне действительно пора.

— Как хочешь…

Стараясь не смотреть на мальчика, Лена вырвала из записнойкнижки листок и торопливо нацарапала на нем короткие, но исчерпывающие сведенияо Четырнадцатой линии с видом на три кладбища. И протянула листок Пашке.

Пашка листок не взял.

— Это нечестно, — тихо сказал он.

— Нечестно? Почему же — нечестно?

— Я.., я все тебе рассказал… И отдал рыбу… И мы вседелали вместе… И я думал… А теперь ты уезжаешь.

— Я уезжаю, потому что должна уехать.

— Но я думал… Мы будем искать…

— Что — искать?

Вопрос оказался для Пашки таким неподъемным, что он дажезасопел. Впрочем, неподъемным он был и для Лены: что искать — она не знала, даи нужно ли это кому-то… Единственный, кого она хотела найти и кого почти нашла,был мертв. Он мертв, и его не вернешь, им теперь занимаются совершенно другиелюди. Она даже не думала о том, что что-то можно искать и что-то найти, а то,что нашла, оказалось случайным. И потому — зловещим.

Чертов пистолет.

Узелок, который она вырвала зубами у алкоголика Печенкина,не внушал ей никакого ужаса, острая, впивающаяся в сердце грусть, — такбудет вернее. Но пистолет…

— Я вернусь, — нетвердо сказала Лена.

— Когда?

— Очень скоро. Обещаю. И ты мне пообещай.

— Что?

— Ничего без меня не предпринимать.

И никуда не соваться.

— А куда это я могу сунуться, интересно? — живозаинтересовался Пашка: он как будто ждал инструкций.

И Лене это активно не понравилось.

— В том-то и дело, что никуда.

— А как же Нео?

Это был запрещенный прием. И Лена оказалась к немунеготовой: целая минута ей понадобилась на то, чтобы унять боль в сердце ивыудить на свет божий первый попавшийся ответ:

— Думаю, того… Того, кто его убил, найдут и без нас.

Вот черт. Не самое лучшее решение она нашла. Не самоелучшее. От последней фразы за версту несло предательством, тухлым запашком«Пуазона», ну что ж, чем хуже — тем лучше. Так она быстрее отклеит от себямальчишку, пусть он думает о ней все, что угодно.

Вот так.

Вот так, именно так он и подумал. Мысли, так и не озвученныеЛеной, пронеслись по Пашкиному лицу и напрочь смыли с него тоску по ее уходу ищенячью преданность. Теперь Пашка был спокоен. Абсолютно.