– Прости меня, Лукас.

– Не за что извиниться.

– Мне вправду не хотелось выходить.

– Понимаю. Откуда начнем?

– С лазарета.

Эма шла, мужчины снимали шляпы, женщины приседали в реверансах, у всех на лицах появлялось сочувственное и вместе с тем испуганное выражение. Они искали подходящие слова, но не находили. Ночью до лазарета добрались добровольцы из Приморья. Нужно было их подбодрить, обработать раны, зашить и забинтовать. Один Жакар вернулся без единой царапины, никто не спрашивал почему, не хотел услышать ответ. Лазарет, устроенный на скорую руку, выглядел плачевно. Раненых было немерено, горстка лекарей сбилась с ног. Чудный паркет вишневого дерева был заставлен носилками и соломенными тюфяками. Стоны и мольбы летели со всех сторон, отражаясь от желтых стен. Зимнее бледное солнце освещало лица страдальцев.

Эма с трудом узнала Овида: лицо как у мумии. Он пытался сбежать от доктора Фуфилье, но неудачно. Доктор только что пустил ему кровь – он всех лечил кровопусканием: чем больше выйдет крови, тем быстрей поправишься.

– В моем случае не стоило бы. – Лукас позволил себе высказать сомнение вслух.

– Вашего мнения никто не спрашивает! Освободите-ка лучше пол, – рявкнул Фуфилье, даже не потрудившись взглянуть, кто это сказал, и не заметив королеву, хотя она стояла прямо перед ним.

Чуть дальше коллега Фуфилье, доктор Плутиш, очищал язвы Блеза де Френеля; те сочились странной зеленоватой жидкостью, какой врач никогда прежде не видел. «В этом случае, – сказал Лукас, – прекрасно помогли бы червяки». Но и это светило науки отправило его куда подальше. Врачи едва слышно обсуждали, что делать с Филиппом. Тот требовал дантиста, а дантист сам был едва жив. Позади них герцог Овсянский что-то записывал в блокнот, как заправский военный корреспондент на передовой, чтобы потом достойно воспеть героев. Вообще-то он уже собрал сундук. Если корона перейдет в другие руки, поэт уплывет на первом же корабле.

От отчаянного вскрика все вздрогнули. Судовой врач со шхуны «Изабелла» вправлял тройной перелом щиколотки капитану Лебелю. Результат – четвертый перелом. Гийом, серый, как его седые волосы, сжимал изо всех сил единственную пуговицу, уцелевшую на капитанском мундире. Вдох и выдох давались ему с трудом.

– Сейчас принесу экстракт белены и пихты, хорошее обезболивающее, старина, – извиняющимся тоном произнес Микроб.

– Спирт, – потребовал сквозь зубы Лебель.

– Мы уже не на шхуне…

– Спирт! – повторил Лебель.

– Тогда я в погреб, мигом!

Следующее столкновение произошло у изголовья Брюно Морвана. Медвежьего поводыря вынесли из повозки, в которой его чуть было не задавил тяжеленный Эпиналь. Брюно разрезали сапог, потом штанину и обнаружили открытый перелом – среди клочьев мяса торчала кость. Доктор Плутиш едва не потерял сознание. Но все-таки вправил кость и положил ногу в лубок. Так Морван и лежал – на спине с подвешенной ногой.

– Куда мы его такого потащим?! – нервничал мужичок с волосами, забранными в хвост, и мозолистыми руками.

Его звали Габриэль, он был главным конюхом королевской конюшни и славился здравым смыслом и толковостью.

– Пока Брюно здесь, его и спросим, – настаивал Лисандр.

– Не волнуйся, Габриэль, а ты, Лисандр, потише! – проговорила Эма, подходя к носилкам. – Что вам понадобилось от Брюно?

Габриэль дернул себя за волосы.

– Госпожа, Лисандр хочет ухаживать за Эпиналем, но, во-первых, Эпиналь – конь самого короля, во-вторых, он в жутком состоянии. За ним должен ухаживать ветеринар!

– Эпиналь согласен, чтобы я за ним ухаживал, – настаивал Лисандр.

– Ну-у-у… – протянул Морван.

– Лукас, помоги! – попросил Лисандр. – Давай отнесем Брюно в конюшню, он поговорит с Эпиналем, а потом мы вернем его обратно.

Лукас оглядел устройство, что держало ногу Морвана на весу.

– Не уверен, что получится. Такелаж сложный, – вздохнул Лукас.

– Ну… – снова заговорил Брюно, но Габриэль опять перебил его. Тогда Эма подняла руку:

– Не мешайте Брюно говорить, если хотите знать его мнение.

– Ну… я ехал рядом с этим бедолагой, так? – наконец выговорил медвежий поводырь глухим, будто из подземелья, голосом. – Он был весь опутан бинтами, ему пришлось выгнуться, чтобы взглянуть в лицо собеседникам. – Было время с ним поболтать, так? Малец и конь друг другу подходят.

– Подходят? – возмутился Габриэль. – О чем мы тут рассуждаем? О женихе и невесте или о лечении коня? Что значит – друг другу подходят? Это как вообще?

Брюно Морван удивился:

– Чего тут непонятного? Ясно как день.

– Нет, не ясно!

– Малец чувствует присутствие короля в его любимом коне, а конь чувствует присутствие короля в мальчугане, которого король пригрел. Теперь ясно?

После объяснений Брюно всем действительно все стало ясно.

Габриэль затянул потуже хвост и скрепя сердце согласился.

– Ладно, парень, так и быть. Но вставать придется до зари. В конюшню не опаздывай. Бери пример с моей Эмили, она меняет лошадям подстилки в шесть часов утра. Вот и ты приходи перед школой.

– Я больше не хожу в школу.

– Что значит – не ходишь?

– У меня свой учитель.

Лисандр указал на Блеза, который глаз не мог оторвать от бутылки Лебеля.

– Толстяк с зелеными руками?

– Внешность обманчива, – хором откликнулись Лисандр и Лукас.

Эма вдруг почувствовала, что силы оставляют ее. В животе возобновилось жжение. Ей совсем не хотелось согнуться пополам, держась за живот, у всех на глазах. Она поспешила к выходу, верный Лукас последовал за ней. Эме хотелось, чтобы он шел рядом как друг.

Эма подумала, что глоток свежего воздуха ей поможет. На улице холод обжигал ноздри. В прозрачном воздухе были видны мельчайшие детали, так четко, будто их вырезали резцом. В этой ясности таилось что-то пугающее. Эма опустилась на скамейку, притулившуюся между корней старой липы. Она закрыла глаза, вслушиваясь в ветер, который шуршал обнаженными ветками. Боль. Боль в животе. Лукас прислонился к стволу дерева и носком сапога трогал узловатый корень. Собственные мысли его не радовали. Неужели вскоре вновь придется рисовать алый крест на дверях королевских покоев. Он видел Эму со спины, видел, как ветер треплет ее кудрявые волосы. Что с ней станет без Тибо? Ему показалось, что Эма сжалась от одиночества, беззащитности, отчужденности. Тибо был ее опорой, ее настоящим и будущим. Ей без Тибо не выжить.

Два садовника, собирая сучья, тоже смотрели на королеву. Старенькая тетушка Изабелла, выйдя на дневную прогулку, хотела подойти к Эме, но по знаку Лукаса резко отпрянула.