Поскольку в далёкой России можно было при благоприятных обстоятельствах составить хорошую фортуну, то в 1803 году в имперской столице появились то ли два брата, то ли просто однофамильцы Иоганн-Хельвиг и Иоганн-Самуэль Арндт. Их отчизной также была гессенская земля, причём Иоганн-Самуэль родился в городке Ганау, расположенном недалеко от богатого баварского Мюнхена, славного златокузнецами и серебряниками. Оба вступили в достопочтенный цех иностранных ювелиров золотых дел мастерами, а, чтобы их не путали с Иоганном-Мартином Арндтом (Arndt), они убрали из своей фамилии последнюю букву «Т» и превратились в Арндов (Arnd). Оба, располагая большим количеством знатных заказчиков, достаточно быстро разбогатели.

Иоганн-Хельвиг Арнд, избранный в 1832 году старостой цеха, много работал для Высочайшего Двора.[563] Не менее преуспел и Иоганн-Самуэль (Самуил) Арнд. Правда, он предпочитал трудиться ещё для Английского магазина Никольса и Плинке. В 1849 году коллеги доверили уважаемому ювелиру пост помощника старосты цеха. Добросовестная, хорошо оплачиваемая работа позволила мастеру уже в 1822 году стать владельцем дома на Гороховой, 4. Позднее по заказу владельца дом был надстроен двумя этажами, фасад украсили тягами, рустом и лепными деталями. После перестройки дом стал доходным. Множество заказов на ювелирные работы требовало расширения дела, и во дворе построили два каменных флигеля.

Своего сына, родившегося 19 апреля 1812 года, отец назвал Самуэлем (Самуилом). Мальчик сравнительно быстро освоил сложное ремесло золотых дел мастера и ювелира, достойно заслужив в 1845 году членство в столичном иностранном цехе, после чего сразу женился на девятнадцатилетней уроженке Петербурга Софии-Элизабет (Софии Карловне) Тегельстен. Через четыре года Самуэль Арнд вместе с братом Карлом унаследовал от отца дом, мастерскую и клеймо «SA». В 1855 году, отойдя от дел и находясь за границей, Иоганн-Самуэль подписал дарственную: теперь его дом, «состоящий в Адмиралтейской части 1 участка по Гороховой улице… в смежности с домом градоначальника», окончательно перешёл в собственность обоих сыновей, числящихся в купцах второй гильдии.

В 1877 году Самуил Самуилович Арнд стал единственным владельцем отцовского дома, в котором было тогда 25 квартир, в основном состоящих из двух-пяти комнат. Сам хозяин занимал четыре квартиры под №№ 6,13,15 и 16. К тому времени у него были уже два взрослых сына – Густав и Эрнст. Выучившись ремеслу у отца, они вскоре стали золотых дел мастерами, вступив в петербургский Иностранный цех ювелиров. Две квартиры №№ 8 и 9, в двенадцать комнат, занимал почётный гражданин Эдуард Любимович Бонштедт, подписавшийся под дарственной как свидетель. В 1854 году в доме Арнда жил барон Александр Карлович фон Икскуль, камергер, член не только Английского собрания, но и Высочайше учреждённого Комитета для разбора и призрения нищих.

А в небольшой квартирке № 18 ещё в 1877 году доживали свой век отошедшие от дел бывшие владельцы Английского магазина Никольс и Плинке.

В 1880 году Самуэль Самуилович Арнд составил завещание: после смерти хозяина дом переходил к его жене-вдове Софии Карловне, а после её кончины имущество должны разделить их дети. Свидетелем подписался прусский подданный Карл-Эдуард Пратц, владелец соседнего дома по Гороховой улице, 6. Самуил Самуилович скончался 2 апреля 1890 года. Его вдова в 1903 году ещё числилась владелицей дома. Но дела, вероятно, постепенно приходили в упадок, поскольку ни Густав, ни Эрнст Арнд, скорее всего, не выдерживали чересчур высокой конкуренции. Вскоре дом пришлось продать какому-то учреждению.[564]

Панагию «Богоматерь Смоленская», судя по клеймам, исполненную Самуэлем Арндом в 1855 году, обильно украшают драгоценные каменья (см. рис. 24 вклейки). Однако подбор их отнюдь не случаен. Лучи сияния над головами Девы Марии и прильнувшего к ней младенца Христа унизаны сверкающими алмазами, обработанными бриллиантовой огранкой, символизирующей и «огранку» – преобразование души из грубого камня в правильной формы самоцвет, отражающий божественный свет. Сиреневые аметисты повествовали о скромности, благочестии и смирении страстей, свойственных настоящему христианину. Алые рубины напоминали об Иисусе, пошедшем на мучительную смерть ради спасения возлюбленного человечества. Вишнёвые альмандины подобны крови последователей Христа, пострадавших за веру.[565] Края одежд оторочены жемчугом, заставлявшим вспомнить не только о богатстве духа Богородицы, но и о её горе и слезах, когда она увидела крестные муки своего сына.[566] Перламутр же свидетельствовал о непорочности зачатия божественного младенца пречистой Девой. Изящно выгравированные лозы на ободке символизировали как христианскую церковь, так и таинство причастия.

Можно было бы подумать, что перед нами – нагрудная иконка какого-то высокопоставленного церковного иерарха. Однако надпись на оборотной стороне панагии заставляет предположить другое назначение святого образа. Там помещено горячее, полное надежды обращение к Всевышнему: «ГОСПОДЬ, УСЛЫШИ МОЛИТВУ МОЮ И ВОПЛЬ МОЙ КЪ ТЕБЕ ДА ПРИИДЕТЪ. НЕ ОТВРАТИ ЛИЦА ТВОЕГО ОТЪ МЕНЕ ВЪ ОНЪ ЖЕ АЩЕ ДЕНЬ СКОРБЛЮ, ПРИКЛОНИ КО МНЕ УХО ТВОЕ, ВЪ ОНЪ ЖЕ АЩЕ ДЕНЬ ПРИЗОВУ ТЯ, СКОРО УСЛЫШИ МЯ. 13 НО 1854 – 13 НО 1855». Указанные даты соответствуют дням героической обороны Севастополя в Крымскую войну. Тогда понятен становится эмалевый знак ордена Св. Георгия, сопровождающий молитву, идущую из глубины души истого христианина-кавалера русского военного ордена, полученного за отвагу и храбрость в сражении. Да и императорская корона приобретает иной смысл. Она уже не знак Высочайшего пожалования панагии архиерею, а спасительный амулет-защита члена императорского Дома от опасностей. Более того, вплоть до правления императора Петра I Алексеевича панагии делались и для представителей царской семьи, чтобы оградить их от возможных бед, но затем эта традиция была прервана.

Слова воззвания к Богу произносились перед иконой Смоленской Божией Матери Одигитрии-Путеводительницы, считавшейся одной из главных святынь Русской Церкви. Существовала даже специальная, обращённая к ней молитва: «Ты верным людям – Всеблагая Одигитрия, Ты – Смоленская Похвала и всея земли Российския – утверждение! Радуйся, Одигитрия, христианам спасение!». Во время Отечественной войны 1812 года чудотворный образ Смоленской Божией Матери носили не только по Бородинскому лагерю русских ратников накануне великого и знаменательного сражения, но и вокруг московских стен. Считалось, что святыня даёт защиту и дарует победу в битве с иноземными супостатами.