17 августа 1852 года постоянный партнёр Английского магазина Карл-Йохан Тегельстен скончался, а его вдове и сыну Карлу-Юлиусу, безуспешно пытавшимся наладить работу фабрики, через три года пришлось закрыть семейное предприятие.[585]

А вскоре произошёл скандал, повлиявший на судьбу самих Константина Никольса и Вильгельма Плинке, обоих совладельцев Английского магазина.

Их партнёр Роберт Кохун (хотя есть ошибочное утверждение, что сам Константин Никольс)[586] женился на овдовевшей итальянке Бравура и потом, вероятно, пережил немало неприятных минут из-за крупного великосветского скандала с непокорной падчерицей, о котором шептался «весь Петербург». Лавиния Александровна Бравура, дочь его супруги от первого брака, «была совершенная брюнетка, с жгучими глазами креолки и правильным лицом, как бы резцом скульптора выточенным из бледно-жёлтого мрамора».[587] Когда ей минуло 17 лет, за неё посватался потомственный почётный гражданин, богач Алексей Иванович Жадимировский (Жадимеровский), «человек с прекрасной репутацией, без ума влюбившийся в молодую красавицу. Приданого он не потребовал никакого, что тоже вошло в расчёт Бравуров, дела которых были не в особенно блестящем положении, – и свадьба была скоро и блестяще отпразднована. Жадимировские открыли богатый и очень оживлённый салон, сделавшийся средоточием самого избранного общества».[588]

Так всё выглядело в глазах петербуржцев. Однако за всем этим блеском положения счастливой новобрачной скрывалась трагедия. Незадолго до замужества Лавиния со всем пылом юности полюбила князя Сергея Васильевича Трубецкого, чьё сердце тоже охватило огнём страсти. Князь, хотя уже и испытавший тяготы неудачной первой женитьбы, просил руки красавицы.

Когда-то он, блестящий кавалергард, вылетел из рядов «ультрафешенеблей» столицы сначала в кирасиры, а затем в Гродненский армейский полк из-за неудачной «шутки». Сорвиголовам из Кавалергардского полка наскучила жизнь на стоянке в Новой Деревне, и повесы решили разыграть великолепные похороны мнимо умершему графу Иосифу Борху, предмету ядовитых насмешек как «несменному секретарю ордена рогоносцев». И вот когда «на Невке, на Чёрной речке весь аристократический бомонд праздновал чьи-то именины в разукрашенных гондолах», гремела музыка, к небесам неслись сладостные арии, неожиданно в череду лодок влетел «ялик, на котором стоит чёрный гроб, и певчие поют „со святыми упокой“. Гребцы – князь Александр Иванович Барятинский, кавалергарды – Сергей Трубецкой, Кротков, у руля тоже их товарищ». Обычно гроб бывал наполнен бутылками для дружеской попойки, но на сей раз его с шумом просто сбросили в воду. Высшее общество не оценило юмора, раздались душераздирающие крики «Покойника утопили!», и, конечно же, «произошла ужасная суматоха, дамы в обморок, вмешательство полиции, бегство шалунов!..»[589]

Напрасны оказались умоляющие взоры «бархатных глаз» брата провинившегося повесы, князя Александра Васильевича Трубецкого, осмелившегося чересчур часто посылать такие столь грустные, да и не без влюблённости, взгляды самой императрице. Подобная дерзость вызвала лишь ревность российского самодержца. К тому же неукротимый и властный по натуре Сергей Васильевич Трубецкой из-за нескончаемых раздоров добровольно разъехался со своей женой, урождённой Мусиной-Пушкиной. Забрав дочь Софию, кокетливая и привлекательная княгиня уехала в Париж, где быстро утешилась с Киселёвым, своей давней пассией. В высшем свете шушукались, что к соблазнительной красавице был неравнодушен сам Николай I, и долгое время гадали, от кого же родилась прелестная княжна – от законного ли супруга или же от связи с бонвиваном Киселёвым, а то и от амурных ухаживаний государя. Но во Франции ветреная прелестница вскоре серьёзно заболела, однако успела написать к императрице, чтобы та милостиво заменила семилетней сиротке утраченную мать. Добросердечная монархиня поместила несчастную отроковицу в Смольный институт.[590]

Карьера же Сергея Трубецкого рухнула.

Прежний светский бонвиван, превратившийся в заурядного штабс-капитана в отставке, да ещё к тому же один из негласных секундантов скандальной последней дуэли опального поэта Михаила Юрьевича Лермонтова, не пришёлся по нраву ни матери девушки, ни её отчиму, поскольку они хотели видеть дочь супругой весьма состоятельного купца Жадимировского. Несмотря на все уговоры и убеждения, Лавиния наотрез отказывалась вручить свою руку избраннику родителей. Тогда те заперли непокорную в отдельной комнате, посадив на хлеб и воду. После нескольких месяцев подобного домашнего заключения упорство Лавинии дрогнуло. Она согласилась увидеться с Жадимировским, но при свидании заявила навязчивому жениху что она исполнит родительскую волю при условии, что, выйдя за него замуж, физически никогда его женой не станет. Скрепя сердце, тот поклялся исполнить желание девушки. 27 января 1850 года «сын коммерции советника и кавалера Ивана Алексеевича Жадимировского, потомственный почетный гражданин Алексей Иванов Жадимировский, православный» 22 лет обвенчался с «девицей Лавинией Александровной Бравура католического исповедания».[591]

Месяца три после свадьбы Жадимировский крепился, а потом стал всё настойчивее требовать от жены исполнения его супружеских притязаний. А тут ещё на одном из балов красавица Лавиния обратила на себя внимание императора Николая Павловича, и об этой царской «милости», по обыкновению, доведено было до сведения самой героини царского каприза. Лавиния оскорбилась и отвечала бесповоротным и по тогдашнему времени даже резким отказом. Император поморщился, однако промолчал. Он к отказам не особенно привык, но мирился с ними, когда находил им достаточное «оправдание».

Несчастная же девушка хотела сохранить верность своему избраннику. Между тем Жадимировский, разъярённый упорной неуступчивостью супруги, не только подверг строптивицу домашнему аресту, но даже угрожал побоями. Прошло немногим более года. Ни одна душа не допускалась в комнату опальной, однако ей всё-таки удалось через преданную горничную уведомить князя Трубецкого о своём положении. В сердце сгоравшего от страсти Сергея Васильевича вскипела цыганская кровь его бабки по матери… И вот однажды во дворе дома Жадимировского появился разносчик-итальянец с лотком на голове, продававший гипсовые безделушки. Муж согласился на просьбу Лавинии, желавшей купить что-либо на память о родине, и проводил лоточника в комнату супруги. Лавиния стала перебирать принесённые вещи, и вдруг продавец (а это был переодетый друг князя Трубецкого) сказал ей по-итальянски: «Купите гипсового зайчика и потом как бы нечаянно разбейте его».