– Мои друзья, мои дорогие друзья.

Вальтеоф поднимается на ноги – к нему возвращается самообладание. Брат Сельвин продолжает стоять, словно примерз к земле. На снегу под его ногами расплывается желтое пятно.

– Господь благословляет вашу отвагу, как говорит Спаситель. Вы вернулись как раз вовремя. Кого мне благодарить за убийство волчицы?

Вперед из толпы вышел мужчина лет тридцати с небольшим, элегантно облаченный во все черное.

– Высокочтимый олдермен, – Вальтеоф опускается на колени, – благодарность моя не знает границ.

– Свою благодарность можешь оставить себе, – отвечает олдермен с выражением отвращения на лице. – Не забудь только о нашем договоре.

Их интриги меня не интересуют. Я погружаю лицо в серо-белую шерсть и вдыхаю резкий аромат земли и мускуса. Затем чувствую, как кто-то хватает меня и поднимает на ноги. Я безучастно повинуюсь. Проходя мимо тела отца, истекающего кровью на снегу, я не испытываю никаких чувств. Я оплакиваю Хроу.

– Парень – опасный колдун, – слышу я шепот Вальтеофа, обращенный к риву Эльдриду, который стоит молча, потрясенный дружбой монаха с олдерменом. – Он произнес заклинания. Призвал к себе в помощь оборотня. Убил кузнеца. Его следует повесить как можно скорее!

Рив приказывает селянам увести меня и запереть в зале до исполнения приговора.

Сейчас я уже старый человек, но захватывающие приключения, имевшие место в моей жизни много лет назад, до сих пор помню с удивительной точностью. Любопытно устроена память: в моем возрасте гораздо легче вспомнить давно ушедшую юность, чем то, что произошло несколько дней назад.

Несмотря на то что моя отправная точка была небезупречна, я немало преуспел в жизни, если говорить начистоту. Я сижу в удобном кресле, обтянутом овечьей шкурой, перед очагом зала в собственном огромном замке, возведенном из камня. У дверей стоит слуга, готовый исполнить любую мою прихоть, а на кухне заправляет повар с командой помощников, которые готовят мои любимые блюда. Из сводчатых окон мне открывается вид на процветающие окрестности и поля с обрабатывающими их крестьянами. Чуть дальше – обширные леса, снабжающие меня деревом для строительства флота, простираются вплоть до самого побережья, где стоят драккары, готовые защитить морскую границу моих владений от любого неприятеля. У меня есть все, что можно пожелать. Я нахожусь в привилегированном положении, мало кому счастье улыбается в жизни так часто, как мне. И тем не менее я страдаю от проклятия, свойственного старости: я слишком поздно извлекаю мудрость из собственного опыта и уже не имею возможности пробудить интерес современников.

Мой сын, при наличии многих иных хороших качеств, совсем не интересуется письменным словом. Его с большим трудом можно заставить прочесть даже коротенькое письмо, хотя он вовсе не неуч. Это замечательный парень – высокий, широкоплечий, веселый. Вряд ли кому-то из мальчишек доводилось вызвать еще большую гордость у своего отца, чем ему. Конечно, он переполнен юношеской отвагой и часто подвергает себя лишнему риску, от которого его мать – вечная ей память – пришла бы в отчаяние. Но я-то знаю, что мы его прекрасно воспитали и что он достаточно зрелый для встречи с вызовами бытия. Своим длинным мечом он рассекает черепа и пронзает тела недругов, словно это плетень вокруг огорода. Но он умеет проявлять и милость. Несмотря на смелость, отличается крайней осмотрительностью – качеством, которое позволило мне добиться таких высот, и холодной расчетливостью, что время от времени заставляет меня вспомнить об Иваре Бескостном.

Ни один хёвдинг не добился искреннего уважения у своих подданных тем, что беспардонно и бессовестно пользовался всем и вся вокруг. Основой правления самых прославленных князей было сочетание мудрости, милосердия, хитрости и расчетливости. Те, у кого перевешивают первые два качества, редко преуспевают на престоле, в то время как обладатели последних двух пробуждают страх и ненависть, из-за чего вынуждены сплачивать вокруг себя людей, единственной целью которых является занять место предводителя. Первые редко остаются на троне долго. Вторых всегда ждет насильственная смерть. Ивар Бескостный не умел видеть чувства окружающих, лишь их мысли и амбиции, старался использовать их для достижения собственных целей. Его скрытые психические особенности больше способствовали падению, нежели видимые физические.

Я могу рассказывать об этом часами и часто делаю так в надежде, что хотя бы часть моей горькой жизненной мудрости кому-то пригодится. И года не прошло с тех пор, как я благословил моего сына на командование войском, сплоченность которого так долго формировал. Теперь он отправляется на войну при любой возможности, чтобы расширить границы владений и уйти подальше от дома, уклониться от моих рассказов.

Но ровно так и должно быть.

Такова привилегия юности – относиться к прошлому с презрением и извлекать собственный опыт из современности. Вероятно, молодежь вынуждена повторять наши ошибки, но бог с ними. Для меня гораздо хуже то, что я имею возможность излить душу исключительно пергаменту.

Быть может, в далеком будущем кто-нибудь заинтересуется тем, каким образом события прошлого повлияли на современную жизнь, и тогда мои записи окажутся интересны потомкам. Потому я стремлюсь подробно рассказать о многочисленных событиях своей длинной жизни. Лишь боги ведают, принесет ли когда-нибудь мое занятие пользу кому-то, кроме меня. Одно несомненно: когда я оглядываюсь в прошлое, некоторые воспоминания выделяются из череды кровавых сражений и приключений, предательств и подвигов, смертей и покушений. Мое пребывание в тюрьме-колодце в Йорвике – одно из них.

Я слишком поздно сообразил, что надо было крепко держаться за доску. Когда я это понял, Ивар Бескостный почти вытянул ее на поверхность. От страха у меня закружилась голова, когда надо мной закрылась тяжелая крышка люка и меня объяла тишина. В кромешной тьме я с трудом пришел в себя, оперся на каменную стенку и попытался подавить собственное дыхание. Я прислушивался, ожидая уловить слабый шорох, который должен был исходить от ползучих гадов. Но на дне колодца не было слышно ни единого звука.

Я так долго стоял неподвижно, что ноги начала сводить судорога. Я осторожно приподнял ступню над неровным полом и наткнулся на что-то мягкое; рывком отдернул ногу. Меня бросило в пот, и, несмотря на холод, моя куртка на спине промокла насквозь.

Вновь наступила звенящая тишина.

Тот, кто никогда не оказывался запертым в абсолютной темноте, лишенный возможности испытывать другие ощущения, кроме осязания кончиками пальцев шершавой поверхности камня и привкуса рвоты во рту, вряд ли сумеет осознать грандиозность охватившего меня ужаса. Он был хуже страха в ожидании удара и гораздо более всеобъемлющий, чем паника, в которую впадает воин, стоящий в щитовой стене, при сближении с шеренгой врагов, чьи лица искажены жаждой крови.