кружевной тени под двумя могучими дубами, точно расшалившиеся котята, играли белки, в прозрачном воздухе слышался стук дятла. Лес хранил молчание по поводу тени, которая проскользнула сквозь него, ибо он хорошо умеет хранить секреты.

Лэндлесс привалился к валуну. Он потерял много крови, и из-за этого, а также из-за боли в искалеченной ноге его охватили изнеможение и дурнота. Он стиснул зубы и подавил эту гибельную обморочную слабость, затем повернулся к женщине, которая продолжала стоять рядом с ним, сцепив руки перед собой, глядя на клонящееся к закату солнце и то скорбно сжимая губы, то беззвучно бормоча обрывки молитв. Он позвал ее дважды прежде, чем она ответила ему, обратив к нему свои прекрасные лихорадочно горящие глаза, которые и видели, и не видели.

— Что случилось? — спросила она, говоря как во сне.

— Сударыня, воротитесь на землю, — молвил он. — Я хочу вам кое-что сказать. Выслушайте меня без гнева и с состраданием, как выслушивают того, кто скоро умрет.

— Я слушаю, — отвечала она. — Что вы хотите сказать?

— Вот что, сударыня: я люблю вас. Ради Бога, не отворачивайтесь от меня! О, я знаю, что я должен был оставаться сильным до конца, что мне не следовало вам так докучать. Возможно, с моей стороны, это трусость, но я должен это сказать, я не могу умереть, не произнеся этих слов. Я люблю вас, люблю, люблю!

Его голос сорвался на крик, и в нем звучали долго подавляемая страсть, безнадежное обожание и неистовая радость от того, что он наконец разорвал оковы молчания. Он говорил быстро, невнятно, запинаясь и то пылко простирая к ней руки, то сжимая в кулаках засохшие мох и ветки, которыми была усыпана земля.

— Я полюбил вас в тот день, когда впервые увидел, и люблю с тех пор. Я люблю вас сейчас, в эту минуту. Боже мой, как же я вас люблю! Умереть за вас? Я готов умереть за вас десять тысяч раз! Я готов жить ради вас! О, тот день, когда я впервые увидел вас! Я тогда пребывал в аду, а вы были словно ангел, явившийся из рая… Я никогда не помышлял сказать вам об этом. Я знаю, что никогда, никогда, никогда… Но этот день станет днем нашей смерти. Через несколько часов мы погибнем. Прошу вас, не оставляйте этот мир, гневаясь на меня. Скажите, что вы сострадаете, понимаете, прощаете… Сударыня, поговорите со мной!

Солнце опустилось ниже, тени удлинились и стали темнее, а Патриция все стояла, запрокинув лицо и крепко сцепив пальцы. Со стоном смертельной слабости Лэндлесс подтянул свое тело к ней ближе, и его лоб коснулся низкого каменного возвышения, на котором она стояла.

— Я понимаю, — тихо промолвил он. — Вам нечего мне сказать, не так ли? Постарайтесь забыть мое… безумие. Считайте это бредом того, кто стоит на пороге смерти. Пусть все между нами будет так, как прежде.

Патриция повернулась — и ее прекрасное лицо преобразилось. На ее щеках цвели розы, чудные темные глаза казались бездонными, на устах играла улыбка, и в ореоле золотистых волос она была похожа на изображение средневековой святой, вознесшейся на небеса. Стройная, гибкая, она подалась к Лэндлессу и, когда заговорила, голос ее был подобен звукам скрипки, трепетным, нежным и глубоким.

— Там не было лодки, — сказала она.

— Не было лодки? — вскричал он. — О чем вы говорите?

— О каноэ, плывшем вниз по реке. Я сказала вам, что в нем сидели семеро индейцев и мулат. Я вам солгала — не было ни индейцев, ни мулата, ни каноэ. В реке отражались облака, там были стаи птиц, и один раз на воду камнем упала скопа. Но более я ничего не видала.

Лэндлесс воззрился на нее.

— Вы погубили свою жизнь, — проговорил он наконец голосом, не похожим на его голос.

— Да, погубила.

— Но почему… почему…

Ее лицо и шею залила краска. Она наклонилась к нему, словно лилия, склоненная ветром, ее дыхание обдало его лоб, а рука коснулась его руки трепетно и нежно.

— Неужто ты сам не догадываешься, почему? — молвила она с чарующей улыбкой.

Вся мука, только что терзавшая ее, весь ужас нависшего над нею рока, все былое спокойствие отчаяния — всего этого как не бывало. Охотящийся на нее отряд свирепых дикарей, с каждой минутой подходящий все ближе по расцвеченному лесу, был забыт. Она робко глядела на него из-под своих длинных ресниц, и на щеках ее чудно рдел смущенный румянец.

Лэндлесс смотрел на нее, и в глазах его начинало медленно брезжить понимание. Пять минут под утесами царило мертвое молчание, затем он схватил ее за руки и притянул к себе.

— Это то, что я думаю? — вскричал он.

— Да, — ответила она с трепетным смехом на усгах. — Смерть даровала нам свободу, и тебе, и мне. Поцелуй же меня в знак нашего обручения, моя единственная любовь.

На одну минуту они словно оказались в раю, вкусив неизъяснимого блаженства, но в следующий миг утесы огласили звуки боевого клича дикарей.

Глава XXXVI

ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

Нз леса выбежали дикари — те, кто остался от отряда рикахекриан, что некогда солнечным днем курили с губернатором трубку мира на берегу Паманки. Высокие, сильные, с мощными руками и ногами, жутко размалеванные и украшенные отвратительными трофеями своих чудовищных деяний, со свирепыми лицами, каждая черта которых выражала жажду крови, с ножами и томагавками в руках и с нечеловеческими воплями на устах — едва ли из этого прекрасного предательского леса могло бы показаться более ужасное видение, едва ли в музыку этого позлащенного вечера мог вторгнуться более скрежещущий диссонанс.

Но в сердцах двоих в их скальной крепости под утесами это зрелище не вызывало страха. Вся их боль, все их муки, вся безысходность их мира уходили от них все дальше — и наполнивший лес жуткий боевой клич рикахекриан стал предвестием их конца. Они встретили его с улыбками и, запрокинув лица, смотрели в расцвеченные множеством оттенков небеса, но видели не их, а те дальние дали, где царствовала Любовь. Их сердца были охвачены упоением того момента, когда подспудная и безнадежная любовь стала любовью торжествующей и признанной, и в когтях смерти ими владело блаженство. Они оба переменились в лице: следы забот, мук и слез изгладились и сменились выражением счастья. На несколько минут их молодость и красота стали чем-то надмирным, нездешним. Подобно солнцу, заходящему сейчас за невысокие холмы, их окружало сияние, такое же яркое и