— Вот, это для нее.

Я протянула ему подвеску. Черная жемчужина раскачивалась на цепочке, как маятник.

— Это та, которую ты подарил Мартине. Я нашла ее среди маминых вещей. Теперь уже не стоит сильно на нее сердиться. Я… вам ее возвращаю. Вам обоим.

Я приблизилась к статуе, чтобы повесить цепочку ей на шею. Пито взял мою ладонь и осторожно приложил ее к камню.

— Чувствуешь ее, Майма?

— Что?

— Мана. Мана доброжелательности. Позволь ей войти в тебя.

Мы долго стояли, не отнимая рук от камня.

— Майма, ты слышишь ее? — прибавил Пито как раз в ту минуту, когда мне это стало надоедать. — Ты понимаешь, что она тебе говорит?

Мне показалось — да.

— Что ей… Что Мартине ни к чему украшения?

— Совершенно верно.

— Что мама, то есть Мари-Амбр, куда больше ее ценила и Мартина ей ее дарит?

— Вот именно. Видишь, ты тоже научилась с ней разговаривать.

Я смутилась. Как ни странно, и следа не осталось от ярости, с которой я сюда пришла. Волшебство разрушили недолгий рев мотора и быстро рассеявшееся облачко жара: мимо нас одна за другой промчались три машины — наверное, группа туристов ехала из аэропорта. Пито погладил каменную руку Титины.

— Мы с ней вдвоем переедем. Вид здесь великолепный, но дорога слишком уж проезжая. Я договорился с мэром, он разрешил устроить Мартину на атуонском кладбище. Я нашел местечко под иланг-илангом, как раз над стелой Жака и Мэддли. Я вскоре к ней присоединюсь. Я тоже, побродив по свету, несколько лет провел на Муруроа.

Я крепко зажала в руке черную жемчужину.

Пито уселся перед тики, скрестив ноги, его лицо оказалось на одном уровне с каменным. Пальцы обеих рук переплелись с двадцатью пальцами Мартины. Я молча ушла.

До того, как умру, мне хотелось бы…

Поклониться могиле Жака Бреля.

А после смерти я хотела бы, чтобы меня похоронили рядом с ним.

Если там есть место для меня.

* * *

Опустившись на колени, я руками разгребала черную рыхлую землю. Время от времени я поднимала глаза на серого тики, стоявшего передо мной на невысоком холмике. Разглядывала высеченную из камня корону, серьги и кольца из туфа.

— Понимаешь, мама, надо закопать поглубже. А то кто-нибудь ее украдет.

Я знала, что она меня слышит, и рыла дальше, а когда решила, что яма достаточно глубокая, осторожно, будто семечко волшебного растения, положила в нее черную жемчужину. Присыпав ее тонким слоем земли, протянула руку назад и взялась за ствол малышки-плюмерии. Я выдернула ее в лесу рядом с Тапоа. Засунула корни как можно глубже, голыми руками примяла землю вокруг деревца.

— Теперь, мама, никто и никогда ее не найдет. А твой тики всегда будет украшен цветами.

Вытерла руки банановыми листьями, распрямилась и теперь смотрела на тики сверху вниз.

— Я люблю тебя, мама. Знаешь, я уже выросла, и, наверное, у меня больше никаких мам не будет. Конечно, мне никогда не стать такой прекрасной, как ты, но я надеюсь, что мне встретятся мужчины, которые будут любить меня так, как любили тебя. Дашь мне немножко своей маны? Научишь меня быть красивой? Соблазнять их? Обманывать их? Я пойду, но я скоро вернусь. Мама, я люблю тебя. Взаправду.

У подножия холма ветер мягко колыхал единственный цветок крошки плюмерии, звездочку с пятью лепестками, блестевшую от мелких дождевых капель.

До того, как умру, мне хотелось бы…

Оставаться красивой, до самого своего конца, быть в числе тех женщин, которые с годами не увядают.

* * *

Янн читал вслух длинное письмо. Я подошла молча, осторожно. Но недостаточно осторожно! Я наступила босой ногой на кусок коры мангового дерева, он хрустнул под моим весом. Танаэ, По и Моана, стоявшие с молитвенно сложенными руками, обернулись, нахмурились. Только тики не поморщился, хотя его единственный глаз уставился на меня, будто телеобъектив, и казалось, что сейчас он передаст сведения гипертрофированному каменному мозгу.

Янн поднял глаза. Он закончил читать. Я поняла, что мой капитан держал в руках распечатку письма, которое мать Летиции Скьярра и подруга Одри Лемонье, двух жертв Метани Куаки, только что прислали майору Фарейн Мёрсен. Судья сообщил им, что дело убийцы из пятнадцатого округа окончательно закрыто. Куаки больше никого не убьет. И никто, наверное, не потащится на Маркизы, чтобы навестить его могилу.

Мой капитан положил письмо к ногам тики. Танаэ едва заметно кивнула девочкам, и все три слаженным движением наклонились и придавили листок тремя маленькими камушками с изображением Энаты, чтобы письмо не улетело.

Танаэ, опустившись на одно колено, произнесла так, будто молилась:

— Майор, мне очень жаль. Если бы только мы с тобой поговорили раньше. Если бы я знала, что ты меня ищешь… У нас ведь был общий враг.

Она наклонилась и, словно бы совершая священный обряд, медленно повернула все три камешка.

Головой кверху.

Тики, в своей великой мудрости, не ответил. Каменная сова у него на плече смотрела невозмутимо. Янн протянул руку Танаэ, чтобы помочь ей встать. Она приняла помощь, выпрямилась, положила руку ему на плечо. Сжала, слегка запачкав землей.

— Мы оставим тебя наедине с ней.

Снова кивнула девочкам, и они втроем ушли.

Я еще минутку постояла в нерешительности, потом шагнула в сторону.

— Останься, Майма. Не уходи. Ты моя помощница. Фарейн была бы рада, что ты здесь.

Мой капитан говорил, не оборачиваясь, он заметил, что я здесь, как если бы у него были глаза на спине или, скорее, как если бы единственный глаз тики ему об этом сообщил. Я встала рядом с ним. Янн стоял так неподвижно, словно и он превратился в камень. Плачущий камень.

— Ты хорошо поработала, Фарейн, — сказал он. — Ты заслужила все почести, все награды, какой-нибудь префект даст тебе орден, твоя книга будет напечатана, ты станешь самой знаменитой полицейской Франции. Но… но я знаю, что тебе хотелось бы, выполнив свой долг до конца, все прокрутить заново. Прожить еще одну жизнь. Поверь мне, моя майорша, первая тебе отлично удалась! Ты заслуживаешь второй. А потом еще тысячи, моя любительница приключений. Ты простишь меня, если и я тоже попробую? Прожить… еще одну жизнь.

Я взяла капитана за руку и долго стояла неподвижно, глядя, как по лицу Янна текут слезы. Мы даже и не заметили, что дождь закончился.

У наших ног ветер трепал прижатый тремя камешками листок.

До того, как умру, мне хотелось бы…

Не оставить после себя ни одного нераскрытого дела.

Чтобы Летиция и Одри были отомщены.