* * *

Мы с Янном в конце концов покинули тики. Его единственный влажный глаз смотрел, как мы, держась за руки, уходили в лес. Мы молча шли по следам, оставленным в грязи Танаэ, По и Моаной. Мы знали, в какую сторону нам идти. Янн шагал под пропитанными водой банановыми листьями, даже не раздвигая их. Они хлестали его по лицу, вода текла по волосам, впитывалась в рубашку; я шла следом, и мне, с моим маленьким ростом, доставались лишь брызги пены от этого водопада. До меаэ над «Опасным солнцем» оставалось несколько метров.

Я наконец отпустила руку моего капитана.

Его ждали.

Элоиза обернулась и смотрела, как Янн приближается к ней, а Майма, свернув с дороги, направляется на другой конец меаэ, чтобы им не мешать.

Элоиза была в нерешительности — улыбнуться или сохранять серьезный вид? Янн шел к ней, пошатываясь от слабости, и ее поражал контраст между его видом и тем ощущением силы, которое исходило от него все эти дни. Он насквозь промок, будто потерпел кораблекрушение, в котором потерял все, кроме жизни. Выживший моряк. Элоиза протянула ему руку.

— Посмотри, — сказала она.

Янн подошел еще ближе и остановился перед тики с пером. Статуя, не обращая на них внимания, продолжала всматриваться в небо и в гору Теметиу, вершина которой едва выглядывала из облаков.

— Там, — прибавила Элоиза. — Видишь?

Янн таращил глаза, не понимая, что он должен разглядеть. Элоиза взяла его за руку и направила палец так, чтобы он указывал на вершину горы, туда, где затерялся взгляд тики.

— Я получила ответ. По ту сторону горы что-то есть, и дорог много, выбираешь какую захочешь. Если выбираешь самую длинную и самую крутую, надо путешествовать налегке, бросив поклажу, это единственный способ.

— И что там, по ту сторону?

Элоиза улыбнулась, повернулась к тики и легонько погладила каменное перо.

— Ответ. Впервые в жизни кто-то сказал мне, что я талантливая, кто-то, кроме тихого голоска, упорно твердящего свое у меня в голове, с тех пор как я родилась. Что я, возможно, была не так глупа, поверив в это. Не была безумна, когда все бросила.

Она провела пальцем по изгибам пера.

— А теперь, когда ты получила ответ, — тихо проговорил Янн, — ты можешь вернуться домой.

Лицо Элоизы на мгновение затуманилось. Волосы и у нее были мокрые. Сегодня их никакой цветок не украшал. Элоиза была хороша как никогда.

— Не думаю. Они слишком из-за меня настрадались. Мой муж уже нашел себе женщину, которая не слышит голосов.

— А Натан? А Лола?

— «Идущая за звездами» посвящена им, но не думаю, что они захотят прочитать. Тем более когда вырастут. Эта книга украла у них маму.

Янн схватил Элоизу за плечи, заставил посмотреть ему в лицо.

— Тебе никогда не было так легко! Без поклажи! Так чего ты ждешь, почему не вернешься к ним? Пока не получишь Нобелевскую премию по литературе? И что дальше? Твои дети не станут больше любить тебя за это. И меньше не станут. Элоиза, дети любят, не рассуждая. Дети любят тебя такой, какая есть. Только дети умеют так любить…

Элоиза высвободилась, подставила небу мокрое лицо, теперь жандарму видна была только половина, профиль, четко обрисованный на фоне изумрудного леса. Казалось, последние капли дождя падали с банановых листьев только ради удовольствия проскользить по ее лбу, носу, губам.

— Нет, Янн, не только дети… — Она внимательно всмотрелась в вершину Теметиу. — Я забыла тебе сказать, по ту сторону я нашла не только это.

— И… что там было?

— Ты.

До того, как умру, мне хотелось бы…

Найти человека, который принимал бы меня такой, какая я есть,

и не судил бы,

который любил бы меня, как некоторые женщины способны любить.

Я смерила взглядом последнего тики. Змеиные глазки по-прежнему были прищурены, все такие же холодные и недобрые, а все двадцать пальцев продолжали вечной хваткой душить пойманного птенца.

Тики надеялся произвести на меня впечатление? Тонкие покрывала тумана наползали с вершин на лес, мне показалось, что мои слова затерялись в этой мгле. Я заговорила громче:

— Гордишься собой? И что ты мне ответишь? Что так сложилось, что это твоя мана — смерть, что она тоже должна передаваться, что в нас есть не только любовь, но и жестокость? Что это не твоя вина? Что ты отвечаешь за это не больше, чем твой каменный сосед с перьями — за талант Элоизы? Клем несла в себе эту жестокость, но ей надо было приехать сюда и встретиться с тобой, чтобы эти неосознанные влечения проявились?

Я выдержала его взгляд — пусть не надеется загипнотизировать меня своими глазами рептилии! Но из осторожности на шаг отступила.

— Только не думай, что это и на меня подействует! И вообще я пришла не к тебе. Я хочу поговорить с Клем.

Я готова была поклясться, что глаза тики блеснули. Просто осколок кварца в вулканической породе?

— Так вот, Клем, это Серван мне такое предложила. Думаю, ее мана — это мана стервятника, а не смерти, мана того, кто появляется сразу после, понимаешь, что я имею в виду? Похоже, стервятники — самое полезное звено всей пищевой цепочки, во всяком случае, так она мне объяснила, они единственные, кто никогда никого не убивает, чтобы прокормиться. Перехожу к предложению Серван Астин. Признаюсь, я еще раньше об этом подумала… Может, во мне тоже есть немного крови гиены.

Я вытащила из рюкзака тяжелую пачку бумаги.

— Если читать, как это сделала я, ваши пять океанских бутылок одну за другой, они складываются в любопытную историю. Особенно если между вашими главами каждый раз вставлять мой дневник — рассказ о моем расследовании, час за часом, иногда дополняя его тем, что происходит в голове капитана. Серван готова это издать, она заверила меня, что именно этого хотел бы Пьер-Ив, а может, так и было запланировано с самого начала: чтобы каждая рассказывала о своих чувствах, своих впечатлениях, минута за минутой, потому что ему требовались пять разных растений, пять ароматов, если хочешь, пять срезанных цветков, чтобы составить свой букет. Изваять пять тики было единственным способом собрать в одной книге несколько ман. Чтобы создать совершенное произведение. Видишь ли, ПИФ книги любил так же, как любил женщин. Одной красоты, одного таланта ему было недостаточно. Похоже, идеал — всегда химера.

Я дала Клем время подумать. Химера? Откровенно говоря, на что нам сдались идеалы и химеры? Понизив голос, прошептала в каменное ухо:

— Нам ведь до этого дела нет? Мы прекрасно знаем, что мы — единственные и неповторимые? Не совершенные, но неповторимые!