орденские ветераны помнили, что некогда палача называли по-другому, Эрве́-Трещотка. Юному помощнику прежнего палача, его родичу, привезённому из Франции ещё Юго де Пайеном четверть века назад, очень нравились звуки собственного голоса. Всё бы хорошо, но они не нравились палачу, который и решил проблему доступными ему средствами.

— Принеси, — приказал магистр, — сделаешь им ежа. Всем троим, — добавил он, указывая на помощника начальника караула.

— За что?! За что, мессир! — воскликнул тот. — Я честно сражался. За что же мне теперь такая мука?

— Честно? — переспросил Бернар де Тремелэ. — Тогда почему же... почему же мы видим это?

Как раз видеть пламени магистр и не мог, так как намеренно стоял спиной к нему. Он лишь, повернувшись вполоборота сделал вялый жест рукой.

— Пощадите меня, мессир! — взмолился Простак Анри. — Ведь я честно, верой и правдой служил ордену всю свою жизнь!

Несмотря на то что последние слова солдата потонули в новом, более сильном и продолжительном порыве ветра, магистр всё прекрасно понял.

— Это ли твоя служба?! — спросил он, делая лёгкое движение головой в сторону гигантского факела. — Ты погубил надежды братьев, а теперь просишь пощады? Презренный червь!

— Сжальтесь, мессир! — проговорил Анри. Каждому, кто знал, что собой представляет казнь, выбранная магистром, нетрудно догадаться, как не хотелось несчастному солдату, чтобы Молчаливый Эрве загнал ему под кожу куски проволоки, превратив тем самым в «ежа», концы «иголок» которого станут поджаривать с помощью факелов помощники заплечных дел мастера. — Не допустите, чтобы христианина пытали рядом с неверными псами!

Египтяне-пленники не владели языком врагов и не знали, какую пытку им уготовили, однако скромных познаний старшего, Джамаля, в северофранцузском[88] наречии хватило, чтобы понять смысл фразы Анри. А может быть, шорник просто по-своему истолковал униженный тон солдата, которым тот молил магистра о пощаде.

— Сами вы собаки! — воскликнул старший из пленников. — Вас прогонят от Аскалона! Придёт день, когда вас сбросят в море и от вашего пребывания здесь не останется следа!

— Что он сказал, брат Вальтер? — обратился Бернар к антиохийцу, не спешившему переводить.

— Он грозит нам, мессир, — произнёс наконец Вальтер. — Говорит, что нам всем крышка. Они нас разобьют, прогонят, сбросят в море... Жалкий червь... Объяснить ему, что их ждёт?

— Будь добр, скажи ему, брат Вальтер.

Антиохиец довольно долго собирался с мыслями, подбирал слова, дабы короче и доходчивее объяснить пленникам, какую пытку приготовили для них франки. И вот он заговорил. Как ни кратка была речь Вальтера, не успел он договорить, как уже третий, на сей раз длившийся не меньше минуты порыв ветра заставил его умолкнуть. Едва ветер стих, Вальтер хотел продолжить, но оказалось, что стихия сделала паузу лишь для того, чтобы собраться с силами и показать людишкам, на что она способна.

Ветер заставлял людей щурить глаза, прикрывать лица и пригибаться. Он оказался столь сильным, что срывал с шестов шатры богатых рыцарей, уносил, точно игрушечные, палатки слуг и воинов победнее, взмётывал в небо их жалкие пожитки.

Джамаль торжествовал. «Великан» дышал ему в спину, давая прекрасную возможность видеть смятение врагов.

— Эй, железный шейх! — обратился шорник к Вальтеру. — Скажи своим кафирам, придёт день, и вот так же поднимется ветер в пустыне! Он сметёт не только ваши шатры, но и самих вас унесёт далеко за море, туда, откуда пришли вы. А потом он понесёт пустыню к вам, и песок её покроет толстым слоем вашу землю, чтобы перестала она родить, чтобы оскудела, чтобы никогда...

— Мессир! — закричал вдруг кто-то из рыцарей, обращаясь к Бернару. — Смотрите, мессир! Смотрите, что происходит!

Великий магистр Храма не собирался поворачиваться, что бы ни случилось, однако поведение собравшихся не могло не озадачить его. Те, кто находился перед ним, за спиной у мусульман, все, как один, принялись энергично креститься и кричать:

— Господь с нами! Знак свыше! Божья воля!

— Что там, брат Вальтер? — не выдержал Бернар.

Антиохиец стоял между магистром и пленниками, как бы вполоборота к пожарищу.

— Вам лучше взглянуть самому, мессир, — твёрдо ответил он.

Магистр повернулся и увидел то, на что ему и правда следовало посмотреть самому. Огромный факел, в который превратилась беффруа от сглаза ненавистного Раймунда дю Пюи, сам, без чьей-либо помощи двинулся по деревянному настилу к городу. Ветер был настолько силён, что едва не срывал огонь. Пляшущее остриё языка пламени указывало прямо на стену, защитники которой в ужасе разбегались кто куда, дабы не стать жертвами разбушевавшегося огня.

Башня доехала до конца настила и стала медленно крениться. Вот она легла на стену, да так и осталась догорать там.

— Саламандра! — сокрушённо прошептал Джамаль. — О, проклятье!

Гримаса дьявольского торжества исказила лицо великого магистра Храма.

— Молитесь! Молитесь, братья! — воскликнул он. — Просите Господа сделать ветер сильнее, а огонь жарче!

Тут появился Молчаливый Эрве́ и его помощники, которые с неторопливой деловитостью волокли необходимый инструментарий. Они опоздали, обстоятельства изменились, и магистр отдал другой приказ:

— Слушайте меня, братья! Поможем же Господу помочь нам! Прикажите солдатам собрать всё дерево и бросить его в огонь! Пусть разгорится сильнее! А ты, Эрве́, оставь то, что принёс! Вздень этих псов на шесты, дабы им было лучше видно, что произойдёт!

— Му-у-у... му-у-у... — закивал палач и красноречивым жестом указал на раненого помощника начальника караула. — Му-у-у? Му-у-у?

Нетрудно понять, что таким образом Молчаливый Эрве́ пытался выяснить у сеньора, что предпринять относительно Простака Анри. Бернар де Тремелэ уже не думал о нём. Ведь вполне могло получиться так, что роковая оплошность караула пойдёт на пользу франкам. Не всякая кладка выдержит такой огонь.

— Что же... — начал магистр и, немного помедлив, продолжал: — Пожалуй, он заслуживает награды не меньше, чем наказания! Отруби ему правую руку, Эрве́... Да, и выколи правый глаз, а ты, брат казначей, — обратился он к одному из немногих рыцарей (остальные немедленно отправились выполнять приказ), — проследи, чтобы солдату дали достаточно золота... впрочем, погоди... Пусть прежде упадёт стена! Пусть он истовее молится, чтобы она упала! Я покажу тебе, проклятый Раймунд дю Пюи!

— Что вы сказали, мессир? — спросил казначей, думая, что последние свои слова — они были почти неслышны из-за порывов ветра — магистр так же обращал к нему.

— Ничего, брат казначей, ничего. — Бернар сделал нетерпеливый