чем идти под венец с кем попало. В обмен на признание Ренольда князем Мануил потребовал от вассала военной помощи. Более того, он пообещал за неё щедрые денежные субсидии. Золото грифонов очень бы не помешало новоиспечённому князю Антиохии, поскольку они с супругой изрядно порастратились в связи со свадьбой.

Ренольд чуть не свалился с кресла... то есть, простите с трона, когда узнал, с кем надо воевать! Ему предлагали деньги за то, чтобы как следует всыпать беспокойному северному соседу!

Князь стал собираться в дорогу.

II

Торосу действительно не жилось спокойно. Он, ничего не зная про переговоры базилевса с новым правителем Антиохии и точно напрочь забыв прошлогодний урок, преподанный ему Ренольдом, вновь заявил о себе.

Ровно через год горцы вернулись. Пришли они несколько раньше, чем князь Антиохии смог собрать все силы. Однако ждать он не стал и выступил с теми, кто имелся в наличии. Его отряд из девяноста четырёх рыцарей и конных оруженосцев усилили две сотни пехоты и сорок восемь храмовников (рыцарей и конных сержанов) под командованием старого приятеля Ренольда, Вальтера.

Около Калат Баланка к ним присоединился и маленький гарнизон крепости под командованием её нового господина Ангеррана дю Клапьера — около двух десятков копейщиков, арбалетчиков и шестеро конных.

Соединённый корпус сил княжества направился к Александретте, в окрестностях которой вновь отметилась повышенная активность киликийцев. Силы последних, по разным оценкам, составляли от семисот до девятисот конных и около тысячи или полуторы пехоты. Таким образом, получалось, что войско Тороса превосходило дружину Ренольда и храмовников примерно в пять раз, превосходство в пехоте оказалось и того выше — от пяти до семи киликийцев на одного франка[91].

Вечером четвёртого дня похода рыцари Вальтера, составлявшие авангард отряда, сообщили о том, что в нескольких милях впереди за холмом они заметили стоянку неприятеля.

Не обошлось без стычки. Часть тамплиеров атаковала небольшую группу всадников и пехоты противника, отправившуюся грабить близлежащую деревню. Так как атаковали рыцари неожиданно, то одержали полную победу, не потеряв ни одного человека убитыми или тяжело раненными. Храмовники полностью перебили киликийцев (никому даже и в голову не пришло захватить хоть одного живым, взять языка), а потом отобрали и поделили всю их добычу (не отдавать же обратно крестьянам?).

Другому отряду братьев Храма повезло меньше, рыцари столкнулись лоб в лоб со значительно превосходившими их численно всадниками Тороса и понесли потери. Правда, несмотря на то, что армяне оказались в явном большинстве, поле боя осталось за тамплиерами. Они преследовали убегавшего противника едва ли не до самого его лагеря и чувствовали себя победителями. Шум у их палаток не умолкал до глубокой ночи.

После столь удачного начала никто уже не сомневался в полном успехе экспедиции. Завтрашний день обещал стать днём славы оружия франков. Пока же князь дал команду раз бить лагерь, и воины, не спеша развернув шатры, начали разводить огонь и готовить пищу.

Стояла осень, и как латинянам, так и их противникам предстояла долгая и холодная ночь. Солдаты сытно поели и мало-помалу все, кроме дозорных, улеглись спать. Тех из рыцарей, кто командовал отрядами, князь собрал на совет в своём шатре. Главное во взаимоотношениях с вассалами — не задеть чьей-нибудь чести. Новоиспечённый сюзерен и сам недавно мог на многое пойти, чтобы поквитаться с любым, кто покушался на его права. Словом, надлежало дипломатией добиться от рыцарей единодушного согласия и принять план князя.

План этот выглядел просто.

Ввиду явного численного превосходства противника, князь предложил применить приём, так удачно использованный им в битве при Арайме, когда, обратившись в притворное бегство, он покинул поле боя, а потом с несколькими всадниками зашёл в тыл одолевавшему уже противнику и украл у него победу.

Ренольд знал, что и теперь не все поддержат его. А потому понимал, что начать лучше всего с похвал и славословий в адрес самой дисциплинированной части войска, возглавляемой, кроме всего прочего, и весьма доброжелательно настроенным лично к князю человеком.

— Ещё раз поздравляю с победой, мессир, — проговорил Ренольд, обращаясь к предводителю храмовников. — Доброе начало — всегда полдела.

— Спасибо, государь, — приложив руку к груди, ответил Вальтер. — Дай Господь, чтобы смерть брата Тибальта и двух оруженосцев, а также тяжёлые раны брата Реньера и увечья, нанесённые злодеями четырём сержанам, не остались неотомщёнными. Что же касается сегодняшних стычек с грифонами, то, похоже, Господь наш и правда не гневается на нас. Станем же уповать на милость Его. Я буду молиться за то, чтобы Иисус Христос даровал победу нашему малочисленному, но храброму воинству.

— Молитвы это хорошо, мессир. Да услышит их Господь, ибо мы как нельзя более нуждаемся в Его поддержке. — Ренольд кивнул и, чтобы не выглядело так, будто он разговаривает с одним лишь Вальтером, обвёл взглядом собравшихся: — Но я хотел бы выслушать соображения моих храбрых рыцарей и вместе подумать о том, как нам завтра разбить неприятеля.

Вышло именно так, как предполагал князь: мнения в отношении того, как вести завтра бой, разделились. Франки не привыкли к хитростям. Обычно они нападали на неприятеля, едва завидев его, как правило, не слишком-то считаясь с численным перевесом врага[92].

Такая тактика зачастую очень ловко использовалась опытным противником во вред рыцарям. Именно об этом и напомнил собравшимся Вальтер. Ренольд знал, кому расточал похвалы. Предводитель храмовников никогда не упускал случая похвастаться своими предками и мудростью их предводителей. Авторитет баронов-завоевателей был для всех в Утремере непререкаем.

— Мой отец, — начал храмовник, дождавшись, когда страсти немного улягутся, — мой отец взял крест ещё очень молодым человеком. Трудное, я вам скажу, было дело идти через враждебные страны. Всюду на пути паломников попадались злобные язычники, которые не давали воинству Христову покоя. С зари и до зари нападали они на нас целыми стаями, осыпали стрелами и вновь убегали, так что мы порой не успевали даже и отмстить им за своих убитых и раненых.

То, что в своих рассказах потомок славных крестоносцев Первого похода частенько отождествлял свою собственную персону с личностью отца, вовсе не являлось предосудительным в глазах слушателей.

— Когда же мы пришли к тому богоспасаемому граду, что нынче есть столица этого христианского княжества, — продолжал Вальтер, — турки затворились в нём и при всяком удобном случае делали вылазки, нападали на нас, так что многим приходилось не сладко, иных убивали, прочих уволакивали к себе и казнили на стенах, чтобы все христиане видели,