неделю сидел в тюрьме). Как и Сьюэлл, Олден был давним членом третьей церкви Уилларда, единственной бостонской конгрегации, поставлявшей и подозреваемых, и судей для процессов о колдовстве. К священнослужителям присоединилась группа известных в Бостоне людей. Вместе они начали читать молитвы и хором распевать псалмы о здравии отважного морского капитана. Сэмюэл Сьюэлл лично прочитал проповедь. Присутствие в комнате судьи колдунов и ведьм указывает либо на некий расчет, либо на некоторую неразбериху в пасторских рядах: когда они просили Бога вмешаться в дело Олдена, молились ли они о справедливом суде или о невиновности узника? В любом случае они как минимум желали обратиться к Всевышнему от его имени. В тюрьме Джон Проктер умолял преподобного Нойеса о каком-нибудь утешении – и получил решительный отказ, «потому что он не хотел сам стать колдуном». Друзья Олдена провели в молитве все время от полудня до заката 20 июля и завершили 103-м псалмом: «Господь творит праведность и правосудие для всех угнетенных» [25]. По крайней мере некоторые молитвы были услышаны: тем вечером пролился живительный, долгожданный дождь.

Между собой священники все еще ожесточенно спорили о проблеме, которая вынудила салемских магистратов просить совета у восемнадцатилетней девушки. Может ли дьявол вселиться в кого-то без его ведома и согласия? Они еще в конце июня ставили этот вопрос на обсуждение. К утру 1 августа, когда служители культа собрались в просторной библиотеке Гарварда на втором этаже, он требовал скорейшего решения [26]. Их участие в молитве за Олдена, как можно предположить, указывает, что кое-кто действительно понимал: может пострадать невиновный. На августовскую встречу пришли восемь пасторов, в том числе трое из адресатов Проктера. Инкриз Мэзер вел собрание, в комнате было накурено. Все согласились: в августе ответ на вопрос, можно ли быть ведьмой и не знать об этом, – «да» (в июне салемские судьи ответили «нет»). В то же время священники несколько лукавили. Хотя такое и могло произойти, но было «редким и экстраординарным событием». Нападки на невиновного – необычная вещь, «особенно для гражданского судопроизводства». Другими словами, безгрешный человек редко оказывается в суде. Это утверждение придавало законную силу судьям и любым их действиям. А заодно и обеспечивало пасторам лазейку, через которую они могли бы, если понадобится, вытащить кого-нибудь из заключения и оправдать.

По крайней мере, некоторые из этих людей потрудились, чтобы отдельные дела никогда не дошли до суда. Пусть негласно, но они признали правоту Джона Проктера: ведьмы в Массачусетсе были, но суд Стаутона никого не миловал (более циничная версия: в Массачусетсе были ведьмы, но не среди их друзей). Через два дня после новой волны андоверских арестов жена капитана Кэри умудрилась освободиться от своих трехкилограммовых цепей в Кембридже. Следует отметить, что в отчете Сьюэлла нет ни возмущения ее побегом, ни страха, что ведьма-убийца, которую ему с коллегами следовало сурово наказать, свободно бегает по окрестностям Бостона. Несколько салемских мужчин уже испарились (Джон Олден исчезнет в середине сентября и спрячется в Даксбери). До следующего заседания суда Джошуа Муди, еще один из адресатов Проктера, посодействует еще одному побегу [27].

Несмотря на многочисленные ордера на арест сорокаоднолетнего Филипа Инглиша, в мае его разыскать не удалось [28]. Этот массивный, грузный мужчина, самый видный из салемских судовладельцев, какое-то время отсиживался за мешками с грязным бельем в одном бостонском доме, где власти не смогли его обнаружить[100]. Инглиш (Филипп л’Англуа, родившийся на нормандском острове Джерси) разбогател в Салеме, где к 1692 году приобрел четырнадцать зданий, склад, верфь и флотилию. Тридцатидевятилетняя Мэри, его прекрасно образованная жена, происходила из семьи первых поселенцев. Ее арестовали 21 апреля, в день, когда Томас Патнэм отправил свое зловещее письмо. До того пара занимала изысканный особняк с множеством фронтонов, один из самых роскошных в городе Салеме. У них имелся обширный штат прислуги – предприимчивый Инглиш перевез слуг из Джерси в Массачусетс. Он активно торговал с французскими, испанскими и вест-индскими портами. Два десятка его судов бороздили прибрежные воды от Новой Шотландии до Виргинии. Инглиш был лидером общины, хотя и толковал свои обязанности констебля, как ему было удобно, – это агрессивному бизнесмену пришлось объяснять суду несколькими годами ранее. Вплоть до июля он сидел на городской церковной скамье рядом со Стивеном Сьюэллом. Инглиш вел бизнес с судьей Сьюэллом, а также сдавал жилье родственнику Иезекиля Чивера, подвизавшегося в суде секретарем.

Инглиш, искрясь азартом, мог предложить уголок земли одного соседа другому и взорваться негодованием, когда позже его обвиняли в мошенничестве. Он слыл одним из самых неутомимых сутяжников в Новой Англии, воинственным и хищным. По некоторым подсчетам, он минимум семнадцать раз подавал иски за прошедшие два десятилетия и слепо верил в массачусетское правосудие. Откровенно успешный иммигрант с непростительно независимым характером, Инглиш говорил с акцентом, был уроженцем англиканского острова, принадлежавшего католической стране, и жертвовал обществу беженцев-гугенотов (которому благоволило правительство доминиона, но не местные жители). Режим Андроса нравился ему больше, чем режим Фипса, отчасти потому, что он уважал профессионализм. Он проделал уже знакомый нам путь наверх, из присяжных в констебли и в члены городского управления – на последнюю должность город избрал его в марте. Инглиша можно было обвинить во множестве грехов, но вряд ли среди них оказалось бы колдовство – если не считать, конечно, его волшебного умения делать деньги.

Томас Патнэм подал первую жалобу на Филипа Инглиша от имени четырех деревенских девочек, но Сюзанна Шелден, восемнадцатилетняя сирота, фактически в одиночку повела кампанию против четы Инглиш. Филип перегибался через скамьи, чтобы ущипнуть ее во время собраний; кусался и угрожал перерезать ей горло; совещался с духом в шляпе с высокой тульей; утопил человека в море. И это именно он собирался убить губернатора. Шелден видела у Мэри Инглиш на груди желтую птицу. Она уже двадцать лет как ведьма. В июне, через полтора месяца после выхода первого ордера, Инглиш присоединился в тюрьме к своей жене. Его имя регулярно звучало в суде все это время. И хотя в непризрачной реальности он делал дела с несколькими из судей, в призрачном мире постоянно общался с Берроузом и Проктером.

Возможно, дело Инглиша также должно было – или так все думали – слушаться 2 августа. В любом случае, когда всплыли детали дьявольского шабаша, салемский делец и его жена начали консультироваться с преподобным Муди. Этот пожилой священник был чрезвычайно мягким и умным человеком. Он служил на границе – и как пастор, и как капеллан в армии Фипса, – а еще сталкивался со сверхъестественным. Он снабжал Инкриза Мэзера историями