зверям. Проповедь Мэзера о колдовстве, вероятно, звучала как его тирада против королевского губернатора – об этом можно судить по его августовскому обращению, касавшемуся салемского кризиса. Он оптом позаимствовал образы индейцев у Мэри Роулендсон: по пути на свои «адские рандеву» дьявольские монстры выволакивали «несчастных людей из жилищ и многие мили тащили их по воздуху над деревьями и холмами» [52]. Как именно выглядела «армия дьяволов»? Представьте «несметные полки жестоких и кровожадных французских драгун», – пугал Мэзер прихожан, и они понимали, о чем речь. Однако имелось очевидное различие. Когда речь шла о разбойниках-индейцах, о «кровавых варварах-язычниках», как Стаутон именовал французов, вы были мучительно беспомощны [53]. С ведьмами же можно бороться. 1 августа, во время нападения на Биллерику, индейцы в куски изрубили двух женщин, их младенцев и дочек-подростков тринадцати и шестнадцати лет. Судьи в тот же день приехали в Салем – кажется, той изнурительно жаркой неделей туда вели все дороги.

Суд, назначенный для заслушания и решения, заседал в августе с новым главным прокурором. По политическим причинам Томаса Ньютона заменили на Энтони Чекли – друг судьи Корвина, он был на двадцать пять лет старше своего предшественника [54]. Ньютон представлял собой уравновешенного, учтивого и добросовестного госслужащего, хотя и не имел юридического образования. У Чекли было больше опыта работы в суде. Он уже ранее судил на колдовском процессе, а также служил главным прокурором в правительстве доминиона. Он переправил в Салем как минимум восьмерых подозреваемых. Среди них не было вдов, целителей или злоязычных нищенок. Чекли планировал заняться четырьмя мужчинами, один из которых пытался избежать ареста (Джон Уиллард), другой просил власти поменять место рассмотрения дел (Джон Проктер). К ним присоединился Джордж Джейкобс, который в свое время смеялся: «Из меня волшебник – как из коня учебник», и преподобный Берроуз, заклинатель. И снова было совершенно ясно, с чего следует начать. В десять часов утра 2 августа Стаутон открыл заседание делом Марты Кэрриер, язвительной царицы ада, спутницы Энн Фостер по андоверскому перелету, женщины с такими криминальными наклонностями, что она умудрилась стать ведьмой за два года до собственного рождения; женщины, которая предположила, что девчонки притворяются и вообще сошли с ума; женщины, которую обвинили собственные сыновья и которую в последний раз видели 31 мая, когда ее со связанными руками и ногами выводили из зала суда с того беспокойного слушания, откуда тогдашний прокурор вышел с отвисшей от изумления челюстью.

Большое жюри только собиралось, когда по Массачусетсу пошли разговоры о мощном землетрясении, несколько недель назад разрушившем Ямайку [55]. Погибла треть населения острова, город Порт-Ройал полностью ушел под воду. Дома снесло с лица земли, горы перевернуло. Бедствие, казалось, имело библейский масштаб, особенно в пересказе Коттона Мэзера: затонули сорок кораблей, но ни одного – из Новой Англии. Пуританский пастор на Ямайке выжил. Мэзер уже решил читать в тот четверг из книги Откровение. Он спешно вставил это новое бедствие в проповедь 4 августа. Землетрясения тоже имели дьявольское происхождение: это дьявол бесится, потому что знает, что ему недолго уже осталось.

Бостон соблюдал в тот четверг всеобщий пост. Читаемые по таким поводам проповеди строились по определенной схеме, сопоставлявшей грехи с невзгодами: паству предупреждали, что грядут еще более страшные несчастья, если грешники не одумаются. Мэзер эффективно работал с новостями. Народ Ямайки «брошен в разверстую пасть стонущей земли, и многие сотни погребены заживо». Дальше, предвидел он, будет хуже: «Вы всё чаще станете слышать о явлениях дьявола, и о бедных людях, страдающих от странных проклятий, одержимых адскими чудовищами» [56]. Обращаясь к салемским событиям, он выложил детали, которые никогда не звучали в судебных показаниях, – в том числе назвал практики столь примитивные, что до них не стал бы опускаться самый коварный злодей: например, кражу денег, перелетающих прямо в лапы его наемников. Уже признались больше двадцати ведьм, некоторым не было еще и восьми лет. Они поносили своих родителей, продавших собственных детей дьяволу. «Даже каменное сердце разбилось бы при виде того, что мне пришлось видеть в последнее время», – причитал Мэзер, и это первый намек на то, что он приезжал в Салем [57], хотя и не посещал заседания суда, для которого, как представляется, стратегически готовил почву. Стада, стаи, тучи дьяволов кружили над «сокрушенным округом Эссекс». Манипулируя невидимыми орудиями пыток, они практически уничтожили место первой в колонии церкви. Чума, предупреждал он, распространяется по городам, и она все ближе.

Мэзер обратил внимание еще на одну опасность. Слишком много «среди нас раздражения и разногласий», – сокрушался он, кивая на скептиков, которые никогда еще в 1692 году не сидели так тихо. Он призывал к сдержанности – а то страсти и слухи бежали впереди паровоза. Он осуждал клевету и злословие – именно они изначально приглашали дьявола войти. Раскрывая карты, он единожды призвал сжалиться над обвиненными и дважды – над судьями [58]. Ведь перед ними предстал величайший в истории мира вития. Он, похоже, опутал Новую Англию тончайшей нитью, какая только может быть. Достопочтенные судьи трудятся, чтобы спасти невинных и искоренить дьявольщину; это трудное и опасное дело. Мэзер был удовлетворен качеством улик, с помощью которых магистраты до сих пор разбирались с «шайкой ведьм». Но что с теми, против кого имеются лишь призрачные свидетельства? Это такой запутанный вопрос, что уважаемым судьям впору вскричать, как царь Иосафат: «Мы не знаем, что делать!» [59] Дьявол в момент загораживает им свет, и все они «во грехе своем, горячности и безумии калечат друг друга в темноте».

Там, где священники одной рукой помогали заключенным бежать, а другой подписывали обвинения (даже в проповеди Мэзера от 4 августа читается и предостережение, и поощрение); там, где сосед обвинял соседку, а потом подписывал петицию в ее защиту; где мировой судья мог передать допрос ведьмы властям под предлогом того, что ему это не по силам; где обвиненная ведьма не могла определить, божий или дьявольский голос звучит у нее в голове, – короче говоря, там, где все блуждали в потемках и ничего не понимали, один человек сумел сохранить абсолютно ясный разум [60]. Именно на него возлагалась опасная задача, описанная Мэзером, – изгнать дьявола, не задев по ходу дела невиновных. И на 1 августа, когда Фипса полностью поглотила подготовка к новому походу на Мэн, этот человек оказался одновременно главой суда по колдовским делам и исполняющим обязанности губернатора Массачусетса. Фипс назначил его ответственным в свое отсутствие, хотя еще оставался в ту неделю в Бостоне. Превратив делегирование полномочий в искусство, он стряхнул с себя салемские страсти,