для его книги и в свое время тоже преследовался властями за безбожие. Восемь лет назад, при правлении доминиона, он отказался проводить обряд причастия в Нью-Гемпшире по канону англиканской церкви. Друзья пробовали уговорить его «чудесным образом исчезнуть из провинции». Он не послушал их и был приговорен к полугоду заключения за пренебрежение законами его величества (и находился под стражей три месяца – дольше, чем теперь сидел Инглиш). В конце июля Муди, вместе с Уиллардом посетивший Инглишей, процитировал Евангелие от Матфея, 10: 23, где есть такие слова: «Когда же будут гнать вас в одном городе, то… бегите в другой». Этот прозрачный намек вызвал, однако, полемику у четы узников. Муди спросил – вероятно, это происходило 31 июля, – услышали ли они его посыл. Инглиш попросил уточнить. Пастор настаивал, что нужно бежать. Инглиш колебался. Он уже знал, что такое жизнь в бегах. У него есть принципы. Его бизнес уже в плачевном состоянии. «Господь не позволит им меня тронуть», – якобы сказал он. Жена возразила мужу. Он что, действительно верит, спросила она, что шесть повешенных были ведьмами? Нет, он в это не верит. Тогда что помешает им казнить и самих Инглишей? «Прислушайся к совету мистера Муди», – умоляла она. Обычно выступавший за дисциплину Муди, по-видимому, настаивал, что если Инглиш не перевезет свою жену в безопасное место, то он это сделает вместо него. Он уже организовал их отъезд из Массачусетса с помощью нескольких бостонцев. Заключенные бежали.

Через несколько дней большая коллегия присяжных услышала в показаниях, что Инглиш убил сына своего соседа с помощью колдовских чар (сосед мог еще поведать, что по дороге домой от друга, которому он рассказал о притязаниях Инглиша на его землю, у него началось такое жуткое носовое кровотечение, что кровь не только пропитала носовой платок, но и испачкала гриву лошади) [29]. Шестнадцатилетний салемский слуга клялся, что муж с женой грозились разорвать его на куски. К тому моменту, когда он давал показания, беглецы были уже за много километров от Салема, по дороге в Нью-Йорк, где, по слухам, губернатор Бенджамин Флетчер предложил им убежище. Это вполне возможно, хотя Флетчер приехал в город не раньше 30 августа. Нью-Йорк сыграет в этом кризисе ключевую роль, но позже. Две колонии тесно взаимодействовали, пусть и не очень сердечно – их потребности слишком сильно расходились. Флетчер потом заметит, что североамериканские колонии «в плане интересов и симпатий имеют столько же общего, сколько христиане с турками» [30]. У ньюйоркцев не было особого желания распространять свою благосклонность на новую массачусетскую администрацию.

Филип и Мэри Инглиш задали бостонскому духовенству те же вопросы, что неделей ранее в весьма красноречивых выражениях поставил перед ним Джон Проктер. Ответы же получили иные. Этот побег удался, потому что их услышали умеренные, влиятельные священники, люди, которые могли тихо обойти систему, публично ими поддерживаемую. Но Олдены, Кэри и Инглиши смогли освободиться по той же самой причине, которая заставляла многих спотыкаться, заикаться и забывать все, стоя перед салемскими магистратами. Даже в 1692 году богатство имело значение. С самого начала основатели Новой Англии постоянно твердили об иерархии. В 1630 году, еще на борту корабля, Джон Уинтроп заявил, что Господь в мудрости своей позаботился, чтобы «во все времена одни были богаты, другие бедны, одни стояли высоко у власти, другие – внизу, им подчиняясь» [31]. И хотя все служат одному Богу, напомнил Стаутон своей аудитории в 1668 году, «есть слуги высоких, а есть – низких рангов и возможностей» [32]. Те, кто наделен большими способностями, больше преуспевают. Мы не рождаемся равными и не умираем таковыми. Ради чего тогда всю жизнь равными притворяться?[101]

Своя элита была даже у слуг (Титуба в этой иерархии копошилась на самом дне). В невидимом мире высшие духи распределялись по чинам: херувимы и серафимы, архангелы и ангелы. Низшие духи тоже не являлись на свет равными: среди них встречались ничтожные и доминирующие особи, могучие злодеи и простые гоблины, некоторые лучше других оснащенные и приспособленные к существованию. «У них имеется собственная монархия», – отмечал Коттон Мэзер, которая по-обезьяньи копирует видимый мир. И Филип Инглиш, и «сам себя сделавший» губернатор Массачусетса, и даже Джон Ричардс, судья по колдовским делам, в свое время приехавший в колонию слугой, – все они служили яркой демонстрацией подвижности финансовой иерархии. Кастовая же система была по большей части статичной и бессменной. Вы могли сомневаться, где ваше место во Вселенной, но вряд ли когда-нибудь забыли бы о своем положении в обществе. Распределение мест в соответствии со статусом в молельне, вызывавшее вражду и склоки, удары коленями и тычки под ребра, являлось лишь одним из проявлений этой системы. Ее соблюдение было делом такой важности, что Уоберн потребовал назначить комиссию по рассаживанию. Одна женщина в Ньюбери, сидевшая у стены, «совершенно неподобающим ее полу образом елозила и вышагивала» по полутораметровой скамье, беспокоя прихожан, чтобы донести до всех свою позицию [34]. Тот, кто занимал чужие места, платил большие штрафы[102]. У андоверского фермера средних лет, кормившего большую семью, были основания мечтать о равноправном обществе, и были причины считать такое общество дьявольским. «Тот, кто выступает за равенство в каком-либо обществе, в итоге посеет хаос», – предостерегал один ипсвичский пастор [36]. Пэррис неспроста проявлял повышенную чувствительность к классовому вопросу: на Барбадосе он относился к безусловной элите [37]. Власть и собственность на острове были сконцентрированы в очень небольшом количестве рук. Неудивительно, что пасторская дочь с ее припадками привлекла к себе внимание, которого не смогла бы добиться ни одна другая девочка в деревне.

Статус всегда выставлялся напоказ: дома, в распределении мест за столом, на улице. Деревенские девочки хорошо знали, кто пользуется в обществе авторитетом, а кто нет, – и знали, кто чего стоит. Хвастаться внешним видом было привилегией богатых; дьявол обещал шелка и дорогие одежды не только за то, что его слуги заявляли, но и за то, как выглядели. Только джентльмен мог позволить себе обшитое золотым галуном пальто. Выходить за пределы дозволенного в одежде являлось преступлением, за которое мужчины отвечали перед судом не реже женщин[103] [38]. Правила нарушались регулярно. Энное количество женщин выступали ответчицами по искам о незаконном ношении шелковых чепцов – такие чепцы были привилегией тех, чьи мужья владели поместьями стоимостью не менее двухсот фунтов. В эту категорию не входили жены Джона Проктера, Сэмюэла Пэрриса или Томаса Патнэма (зато входила мать Николаса Нойеса, которая успешно отбивалась от обвинений в том, что