Постепенно его аргументы начали проникать в сознание Бабкина. Он сел.

– Ты все равно не имел права… – начал он уже другим тоном. – Их родители с ума сходят…

Илюшин с искренним удивлением воззрился на Сергея.

– Отчего бы мне беспокоиться о людях, которых я ни разу в жизни не видел?

– Из солидарности!

– С чем?

– С человечеством! – рявкнул Бабкин.

Макар сделал небрежный жест, отметая как его возражение, так и все человечество в целом.

– Я готов был принять некоторое участие в судьбе детей. Исключительно ради тебя.

Бабкин помолчал, собираясь с мыслями, и нанес последний удар:

– А ведь если подумать, именно твое невмешательство привело к тому, что их чуть не переехала машина этого урода!

– Мое невмешательство дало тебе возможность остаться человеком, которого не мучает совесть.

Сергей опешил. Вот чего у Макара нельзя было отнять, так это умения врезать под дых в тот момент, когда зрители уже взрываются аплодисментами и рефери вскидывает твою руку в победном жесте.

– Как это? – спросил он.

Илюшин с жалостью посмотрел на него.

– Очень просто. Кирилл положил бы на их место свою подружку. А ее бы ты спасать не побежал.

На противоположной стороне озера среди деревьев замелькал желтый свет. Шум мотора они не слышали, но до них донеслись пронзительные вопли. Бабкин обеспокоенно привстал, не заметив ироничной усмешки, мелькнувшей на лице Илюшина. Из леса выехала машина. Водителю не удалось добраться до коттеджа: пришлось остановиться раньше, потому что дети кинулись навстречу. Женщина, которая встала с водительского места, успела сделать только шаг, и оба повисли на ней, едва не повалив.

– А вот и она, – флегматично сказал Илюшин. – Уложилась в час, как я и предсказывал.

– Кто это?

– Сережа, ты меня удивляешь. Разумеется, их мать. Кто бы это еще мог быть!

Сергей уставился на Илюшина. Перевел взгляд на детей. Потом снова на Илюшина, и тяжело вздохнул:

– Рассказывай.

Динка

Я очнулась в больнице. Что это больница, поняла сразу, даже не открывая глаз: только там, да еще в старых детских лагерях сохранились глубокие, как рвы, панцирные кровати. Спина провисла, точно в гамаке.

Горло болело. И ныли запястья и лодыжки, словно меня тащили в кандалах.

Хотя отчасти так и было…

Я вспомнила, как пыталась отсидеться в ванной. Одна минута, вторая… До чего же мучительно! Нужно было идти вместе с Безымянной, я не должна была отпускать ее одну! Ко мне возвращалась способность рассуждать. Как она выбралась? Нет, это сейчас не важно. Где Кирилл? Что он успел, пока я лежала связанная?

Мысли путались, наскакивали друг на друга с грохотом, точно машинки на автодроме.

Позвонить в полицию… телефон…

Я торопливо, промахиваясь мимо цифр, набрала номер. Сети не было.

– Черт!

Руки тряслись, как у старухи. Телефон упал на пол, но, к счастью, не разбился.

Кого Кирилл убивает в эту минуту?

Если бы он пришел, я бы обрадовалась его возвращению, клянусь. Пусть снова меня душит – всё лучше, чем сидеть взаперти в крохотной комнатке и прислушиваться к звукам снаружи.

Еще минута.

Все, хватит!

Я вышла из ванной, лихорадочно прикидывая, где достать нож. Безымянная воспользовалась моим, но перочинного сейчас явно было недостаточно.

В кухне царило разорение. Ящики на полу, распахнутые дверцы шкафов, разбросанные вилки… Ножницы я положила на стол. Хорошая вещь, но мне нужно что-то посерьезнее.

Смешно, но то, что я искала, нашлось среди груды столовых приборов, которых в кухне было столько, будто коттедж был рассчитан на семью из десяти человек. Здоровенный нож для мяса все время лежал под вилками и ложками, просто Безымянная его не заметила.

Валяясь на больничной койке, я вспоминала, что было потом.

Тяжесть ножа в моей руке.

Теплые доски крыльца под ногами.

Я шла к дому сыщиков, сжимая рукоятку, и думала, что если Кирилл там, он прихлопнет меня, как навязчивую мошку. А у меня при каждом шаге болит спина, и я даже убежать не смогу, если сыщики мертвы…

Что еще я помню?

Машину, ползущую по склону. Затем все исчезло – и боль в спине, и мысли, и страхи, – остался только свист ветра в ушах.

Помню пронзительный визг. Никогда бы не подумала, что Стеша способна издавать такие вопли.

Какая еще боль! Какая усталость! Меня распирало от огромной силы. Я ощущала себя способной зашвырнуть машину в озеро. Но когда она действительно оказалась там и вода заплескалась над ее крышей, у меня подкосились ноги, – словно древний вампир одним глотком высосал из меня жизнь и отшвырнул пустую оболочку.

Последнее, что сохранила моя память, – это зареванные мордочки детей, стремительно отдалявшиеся и наконец затянутые темнотой.

Я открыла глаза. Это и в самом деле была больница: две пустые койки по соседству, тумбочка в проходе, у двери – маленький холодильник. За окном шумели машины.

– Проснулась, – сказал знакомый голос.

Я с трудом повернула голову и увидела на стуле возле моей кровати Безымянную. Для человека, который еще сутки назад облегчался в утку и не мог шевельнуть рукой, выглядела она превосходно. Только шрам на шее да начавший желтеть синяк на виске напоминали о том, что ей пришлось пережить.

Я пыталась заговорить, но губы пересохли.

– Подожди. – Она помогла мне сесть, взбила под спиной подушку и поднесла к моим губам чашку с теплой водой.

Я пила жадно, как чудом спасшийся из пустыни. Горло болело при каждом глотке, и невозможно было удержаться от мысли, что судьба иронична: еще недавно я поила эту беднягу из бутылки и боялась, что она не выживет.

Что ж, она не только выжила, но и спасла меня.

– Как тебя зовут? – просипела я. Мне было важно это знать.

– Татьяна. А ты – Дина. Мне уже сказали.

– Что… с остальными…

Она знаком приказала мне замолчать, чтобы не надрывать горло. И начала рассказывать.

Я слушала ее и разрывалась между недоверием и радостью. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Она видела все, что произошло на склоне, и когда решила, что опасности больше нет, вернулась к коттеджу сыщиков. «Вообще-то это была ошибка, – сказала Татьяна, хмуря широкие брови. – Ты лежала в обмороке, а Сергей был не в состоянии подняться. Но я в ту минуту об этом не знала, и это к лучшему, иначе я бы не сделала то, что сделала».