Было бы даже немилосердно как-то ему в этом удовольствии отказывать. А лучше было бы опять пойти погулять или съездить куда-нибудь, в Брайтон, например, где она никогда не была. Но Мэтью был уже недоступен ни миру, ни Варе.

Ей ничего не оставалось делать, как взять второй лэптоп и заняться чтением. Русская пресса писала, конечно, только о ней, а из немецкой, порученной ей в качестве домашней работы, она осилила только статью на целую страницу во Frankfurter Allgemeine Zeitung. Эта газета хранила верность традициям обстоятельного анализа. Статья начиналась задорно и весело, про то, как с Вари снимали иммунитет и она «спасалась бегством из Америки». Потом шли перипетии ее дела, а вслед за тем — длинный анализ превратностей statutory law and common law Великобритании и истории становления этой запутанной системы. Статья завершалась пассажем о том, как давно назрела судебная реформа в этой стране, что не далее как на днях с блеском продемонстрировал адвокат Мэтью Дарси, который на этом «русском кейсе» приобрел заслуженную мировую славу. Варя собрала в один файл все мало-мальски интересные пассажи, а Мэтью все сидел, отрешившись.

Варя походила по кухне, открыла холодильник, стала жевать кусок сыра, глядя на Мэтью. Тот сидел, сосредоточившись. Варя смотрела на него и чувствовала, что так сильно она никогда еще в жизни не любила ни одного мужчину. Наклон его головы, как он пишет левой рукой, его изогнутые чувственные губы, — все было совершенством. «Нет никого прекрасней моего Мэтью, — думала Варя, теперь жуя яблоко. — Как же я люблю его. И это такое же ничем не замутненное волшебство, как закаты, как шампанское у камина. Любовь, не обмусоленная словами. Зачем люди все всегда разрушают? Вот поживу тут еще немножко и надо искать квартиру в Лондоне. Не вместе же с ним жить. А что в Лондоне? Встречаться украдкой? У него эта Грейс, будь она неладна. С другой стороны, ну и хрен с ней, есть и есть, я-то тут при чем. Что мне от Грейс, убудет, что ли? Просто не надо все превращать в бытовуху, тогда все как-нибудь образуется, наверное. Где жить — тоже как-то само решится. Не с ним же. Если его носки с моим бельем в одной стиральной машине будут лежать, мы что, от этого любить будем друг друга больше?»

— Вот что я думаю, — произнес Мэтью, наконец оторвавшись от работы. — Мы засиделись, поэтому сейчас поедем в Чичестер, в мишленовский ресторан. Должен же я чем-то тебе ответить за московские изыски. Залезь в Интернет и зарезервируй столик, скажем, на восемь. Туда еще почти час ехать. Еще я думаю о том, что, при всей моей иронии к теориям заговоров, я склоняюсь к выводу, что Мария Гонзалес действительно работала на ЦРУ, и убрали из банка ее именно они, когда после смерти Серикова ситуация так обострилась. А ситуация для них так обострилась потому… потому что… не исключаю, что где-то там присутствовал и Шуберт. Впрочем, у нас будет время поболтать об этом в ресторане. Тебе сколько надо времени, чтобы собраться? Я очень хочу есть.

«Вот так всегда, — думала Варя, стоя под душем, а потом укладывая волосы феном. — Целый день для него в прессе копалась, теперь, бац, „в ресторан едем, быстро собирайся“. Мужчина, что тут скажешь. Никакого представления ни о чем. И это еще лучший из них! Как можно вообще жить с мужчинами вместе?»

Весь вечер во французском ресторане с меню, пришедшим с другого берега Ла Манша, Варя слушала размышления Мэтью о своей собственной истории. Как это могло быть, или, наверное, даже и было, или не было. Она смотрела по сторонам, смотрела на Мэтью, любовалась его глазами с густыми черными ресницами, умирала от любви к его капризно-изогнутым губам, слушала его и наслаждалась вечером, вином, лангустинами, своей любовью и тем, что она свободна делать со своей жизнью все, что захочет. Мэтью подарил ей свободу и подарил любовь, прекраснее которой у нее не было. Никто, даже он сам, не сможет ей запретить любить его. Она чувствовала его любовь, несмотря на его слово «наверное», сказанное накануне. Слова — это не более чем слова. А чувства — это чувства. Варя всегда думала, что слова нужны. А теперь чувствует, что нет. Так сложилась их любовь. Они страшились взорвать словами их общую работу, они самим себе не разрешали думать о чувствах, разрешая только чувствовать. Они вообще в Москве старались поменьше говорить. На всякий случай… И это воспитание чувств дало им взамен настолько большее! Так необыкновенно и остро — смотреть друг другу в глаза и говорить без слов. Прикасаться друг к другу, сгорая от чувства, а говорить о другом. Прощаться и ждать… А эта вспышка в его и ее глазах, когда она вбегала в отель, где он поджидал ее после разлуки. Это пронзительное ощущение дано только им. Отсутствие слов делает их любовь самой сильной и неуязвимой. Ни мир, ни они сами никогда не разрушат ее, пока не впустят в нее слова — это оружие разрушения.

Прошло еще два дня прогулок, любви, размышлений Мэтью над бумагами, вечеров у камина с шампанским. Мэтью излагал Варе логику предстоящего иска к банку, который должен сделать их обоих богатыми людьми. А его — еще и очень знаменитым. Беспрецедентно — засудить международный банк на многомиллионную компенсацию на основе нарушения прав человека, частного лица. Притом из России. Это будет бомба.

Но это будет не скоро. Пока же Мэтью надо было ехать в Лондон, к своей работе, к текучке, к картофельному кейсу. Варе не хотелось никуда ехать. Даже в Лондон, который она так любила и о котором мечтала всю морозную московскую зиму. Ей хотелось еще немножко просто пожить одной, в покое, в полной недосягаемости для мира, тут на море, ну, хотя бы до наступления октябрьских холодов и штормов. «Если ты не передумал и это не представляет неудобств, я, пожалуй, еще тут побуду», — сказала она в воскресенье. «Конечно, побудь, какие неудобства, — он поцеловал ее еще раз, стоя перед открытой дверцей своего спортивного „мерседеса“. — Надо ехать, уже поздно, и трафик перед Лондоном будет чудовищным. Работай над нашим кейсом. У тебя великолепные мозги. Мы дойдем до Страсбурга. Не скучай, я позвоню…». «Не буду скучать, езжай осторожно».

Варя просыпалась в Сассексе одна, спускалась на кухню, варила кашу, выпивала кофе, садилась на диван с какой-нибудь книжкой или открывала лэптоп, как велел ей Мэтью. После полудня шла гулять к морю, а ближе к вечеру снова открывала лэптоп. Через пару дней она изучила все прибрежные тропинки, и все, что писали о ней и Мэтью. Пресса утихала, в мире появлялись другие новости, занимавшие человечество.

Дней через десять она съездила в Лондон на целый день, побродить по Гайд-парку, наведаться в «Хэрродс», пройтись по бутикам Бонд-стрит. Теперь, когда с ее счета сняли арест и у нее опять были деньги, ей хотелось сделать Мэтью какой-то подарок. Но она же сама сказала, что воспитанная барышня может дарить мужчине только книги. Варя зашла в «Уотерстоунз» на Пиккадилли и долго изучала полку русских писателей. Купила «Анну Каренину». Опять вернулась на Бонд-стрит, дошла до бутика Hermes, подумала, не купить ли себе новый платок, и не купила. Глупости все эти атрибуты, зачем ей еще один платок. Варя почувствовала, что проголодалась. День был такой тихий, погожий, хотелось поесть на открытом воздухе. Она дошла до Armani Casa: через магазин можно пройти в задний дворик, где располагался открытый, весьма и весьма trendy ресторан, специально для шопингующих женщин. Проходя по магазину, Варя не могла не задержаться, увидев красивую лиловую диванную подушку. Разве можно просто пройти мимо такой красоты, надо ее тоже купить Мэтью в подарок. Эта подушка на его темно-сером диване в Сассексе… Дивно!