– Так вот, передайте ему, пожалуйста, что сегодня в девять часов вечера в московском метро будет салют в его честь, и сделаю его я, Ненаглядкина Яна…

– Яна! – закричал я. – Не отключай телефон! Это я, Кирилл! Ты слышишь меня?

Но я кричал уже в обесточенную пластиковую коробочку, нашпигованную электронными деталями. Мой телефон, израсходовав последнюю каплю энергии, вырубился. Я сжал его в кулаке, ослепшими глазами глядя по сторонам.

– Вам плохо? – спросил тореадор.

– У вас есть мобила?!

– Конечно.

– Дайте мне ее! Быстрее же!

Я лихорадочно отдирал со своего мобильника заднюю крышку вместе с выдохшимся аккумулятором. Выцарапал карту. Толстяк хлопал себя по карманам, что-то бормотал… Но куда я хочу звонить, если номер Яны не определился? А что она сказала? Это были какие-то ужасные слова. Она была пьяна? Она говорила и смеялась?

Я вскочил с сидения и, наступая на ноги соседям, ринулся в проход. Я не мог оставаться неподвижным, мне казалось, что если я останусь в своем кресле, то взорвусь, как паровой котел… В девять часов в московском метро будет салют… А в какой день? Сегодня? Да, она сказала "сегодня". А в девять утра или в девять вечера?.. Какой же я идиот, девять утра уже было! Но который сейчас час?

Проводница в маске доброжелательности загородила мне дорогу.

– Вам чем-нибудь помочь?

– Скажите, куда мы летим? – спросил я.

Мой вопрос оказался нестандартным, стюардесса стушевалась. Она рассматривала мое лицо, отыскивала на нем, как ее учили в школе стюардесс, социально опасные признаки.

– В Симферополь, – ответила она. – Принести вам воды?

– Долго еще лететь?

– Скоро начнем снижаться…

Я зашел в туалет, заперся и умыл лицо… Значит, Яна намерена устроить салют в честь Дэна. В Мадридской электричке не удалось, теперь наверняка удастся в московском метро… Я посмотрел на себя в зеркало. Глаза совершенно безумные. Лицо белое. С такой физиономией без направления сходу примут в неврологический диспансер. Так который сейчас час? Без пятнадцати четыре. Но это Мадридское время. Если не ошибаюсь, оно отстает от московского на два часа. Значить, в Москве сейчас около шести. До салюта осталось три часа с минутами…

Я невольно сел на унитаз и прижал ладонь ко лбу… «Не рыпайся, Вацура! – сказал я сам себе. – Это еще одно испытание, которое тебе придется пережить…» Я вскочил, ударил кулаком по двери. Я метался по тесной уборной, запертый неразрешимыми обстоятельствами. В голове, как картинки в калейдоскопе, одна за другой менялись абсурдные идеи. Может, передать записку командиру корабля, чтобы сообщил в Москву о готовящемся теракте? Его спросят: откуда информация? Он ответит: от пассажира, который летит в моем самолете. В симферопольском аэропорту меня встретят угрюмые парни, отвезут в следственный изолятор и там будут долго выворачивать мою душу наизнанку, проводить экспертизу у психиатра, копаться в моем прошлом. Даже если я назову имя Яны, успеет ли московский спецназ найти ее и обезвредить бомбу? Предположим невозможное: успеет. И что тогда? Яна сядет на двадцать лет в колонию строгого режима, и если доживет до освобождения, выйдет оттуда старой, больной, изуродованной зоной женщиной. А как я буду жить эти двадцать лет?

Что, что еще можно сделать? Объяснить командиру ситуацию, попросить его поднять на уши телефонную компанию и выяснить, с какого аппарата позвонила мне Яна? Если с мобильного телефона, то вычислить ее номер. Я позвоню ей отсюда, с самолета, буду ее просить, умолять одуматься, остановиться, спасти себя ради нас. Но наш разговор будут подслушивать спецслужбы, они засекут место, где она находится, и все закончится теми же двадцатью годами…

Пропала девчонка. Ее близкое, очень близкое будущее высечено в виде двух простых и страшных истин: либо погибнет, подорвав себя, либо надолго сядет в тюрьму. А мне остается сидеть на унитазе на высоте девять тысяч метров, и ждать, когда свершится что-то одно…

И я заплакал от бессилия, боли и жалости. Часы пискнули. Я вздрогнул, посмотрел на циферблат с мерцающим числом "16.00". Если бы это было московское время! Тогда можно было бы понадеяться на чудо, на покровительство ангелов и удачу, пересесть в Симферополе на московский самолет, а там – какой, право, пустяк! – разыскать ее среди дюжины миллионов, обнять, поднять на руки, вынести на солнечный свет, к жизни, к теплу, к любви!

Но сейчас уже восемнадцать ноль-ноль, и никакой ангел, никакое чудо не замедлит течения времени.

Никакой ангел?

Я взглянул в зеркало и, понимая, что уже стремительно бегу к черте, за которой начинается безумие, со страшной силой ударил по нему кулаком. Зеркало треснуло, во все стороны разбежались тонкие ниточки, и мое отражение поделилось за треугольные фрагменты. Вот сколько во мне независимых, самостоятельных субъектов! Тут и придурки, и герои, и психи, и храбрецы, и преступники…

Я выдернул из рамы треугольный осколок, завернул его в туалетную бумагу и сунул под рубашку. Тщательно отмыл раковину от крови и вышел в тамбур. Стюардесса забыла обо мне. Она со своими коллегами предлагала пассажирам напитки. Я зашел в салон бизнес-класса, сел на свободное место и прикрыл глаза. Мне не трудно было произвести впечатление спящего пассажира. Сердце мое билось спокойно и ровно. Руки не дрожали, лоб не покрывала холодная испарина. Я незаметно следил за дверью пилотской кабины. Она должна открыться. Она обязательно должна открыться!

Рядом со мной кто-то развернул газету, и страница легла на мое колено. В соседнем ряду захныкал ребенок. По проходу в сторону пилотской кабины прошла стюардесса с подносом в руке, за ней увлекся сквознячок с ароматом кофе.

Она подошла к двери и постучала ключом. Ей открыли. Всего мгновение пассажиры салона бизнес-класса могли полюбоваться пилотской кабиной, звездной россыпью датчиков, кнопок, контрольных приборов и хорошо постриженными затылками командира и второго пилота. Штурман, приняв из рук стюардессы поднос с кофейными чашечками, уже собрался было потянуть дверь на себя, чтобы закрыть от любопытных взглядов главную кабину самолета, где свершается таинство взлета-полета-посадки, но ему помешала сделать это моя нога. Напористое движение моих тяжелых плеч добавило сил моему кулаку, и от удара в челюсть штурман повалился на рычаги управления двигателем. Стюардесса сдавленно вскрикнула. Я оттолкнул ее от двери, зашел в кабину и тотчас заперся.

Командир и второй пилот вполоборота смотрели на меня без страха, с презрительным возмущением. Штурман неподвижно лежал на полу.

– В чем дело, молодой человек?! – рявкнул командир. Это был красивый, породистый летчик с гладкой, холеной шеей, привыкшей к белоснежным форменным рубашкам.

Я сорвал наушники с головы второго пилота, схватил его за волосы и приставил