Петр вошел следом, поднял за воротник плаща господина всветлом плаще, того самого, что вышел вместе с Елагиным из квартиры, где убилиФомича. Родного братца, козла поганого. Вмиг обыскал, вытряхивая на стол все,что попадалось в карманах.

Сплошные пустяки: тяжелый серебряный портсигар, зажигалка,две связки ключей… Никакого оружия. Ага, вот и греческий паспорт на имя,конечно же, Костаса Василидиса. Толкнув Пашку на стул, Петр подобрал пистолет,поставил портфель на стол, раскрыл.

Вороха бумаг — тех самых, что он, болван, усердноподмахивал. Договоры, предоставлявшие г-ну Василидису все полномочия поуправлению теми самыми иностранными инвестициями. Всю эту канцелярию Пашканикому не отваживался, надо полагать, доверить на хранение — и таскал с собой,словно пропуск в рай. В известном смысле так оно и было…

А это? Петр вытащил фотографию обнаженной Кати —застекленную, в желтой металлической рамочке. Та самая, которой он восхищался,чуть ли не единственная, выглядевшая настоящим искусством. Еще фотографии, вбольшом конверте, — из той коллекции, что он уже видел в альбомах. Катя вовсех мыслимых позах.

— Понятно, Паша, — сказал он, опустив крышкупортфеля. — Завершающий штрих, а? Дополнение к тому, что ты подсунул всейф. Интимные снимки, подаренные любовнику, у которого в конце концов крышапоехала окончательно… Интересно, что ты ему наплел такое, что он совершенно небоялся пополнить твою коллекцию трупов? Может, поделишься по-родственномусекретами?

Пашка молчал, сгорбившись на стуле. Новое лицо, совершенноне похожее на прежнее, казалось застывшей маской, но глаза посверкиваличересчур уж живо. В умной голове, скорее всего, уже шла напряженнейшая работа,просчитывались шансы, взвешивались аргументы, шли лихорадочные поиски выхода.Петр уже достаточно узнал братца, чтобы не сомневаться: именно так сейчас иобстояло.

Стукнула дверь ванной — появилась Надя, с мокрым лицом имокрой на груди рубашкой, прислонилась к косяку, уставилась на них обоихсухими, взрослыми глазами.

— Ну, скажи что-нибудь, — нарушил молчаниеПетр. — Что произошла ужасная ошибка, что я не так все понял… Что молчишь?

Пашка поднял голову. На губах у него блуждала страннаяулыбка, то ли чуточку виноватая, то ли нахальная.

— Так уж получилось, Петруччио, — пожал онплечами, все же избегая смотреть Петру в глаза. — Так уж вышло… Родилась вотидея… Это он тебе проболтался? — кивнул он на труп.

— Да нет, — сказал Петр, вот странное дело, ощущаяименно себя в чем-то виноватым. — Своим умом допер.

— До чего? — Пашка прямо-таки впился в негоглазами.

— До всего, Паша, — устало сказал Петр. — До того,как ты решил и в самом деле сделать из меня себя — но покойного… Интересно,почему ты не изображаешь оскорбленную невинность? Ничуточки. Ну, сказал бы, чтопроизошла страшная ошибка, провокация, недоразумение, что мне все наврали…

— Бесполезно, — кривя губы, призналсяПашка. — Коли уж ты здесь, в самый интересный момент… Не бывает такихсовпадений. Кто продал, Фомич?

Петр прямо-таки беспомощно пожал плечами:

— Да никто… Говорю же, сам допер. Ты, Паша, в самомначале допустил одну-единственную ошибочку, вполне, впрочем, объяснимую — нуоткуда тебе было знать… Я не штабист, Паша. Я — особый отдел. У нас тожехватает бездельников, занятых чистой воды канцелярщиной, но такая уж мне выпаладурацкая фортуна… Афган, потом, когда

Меченый объявил перестройку, не к ночи будь помянута, —полный набор горячих точек, парочка крутых расследований, комбинаторы вродетебя, только щеголявшие в генеральских погонах… Одним словом, биография мневыпала такая, что напрочь выбила из души доверчивость и благостность. Поначалуя, каюсь, и в самом деле расслабился. Поверил. Прошло слишком много времени,чтобы вспомнил о самой первой нестыковочке: я тебе никогда не называл имениКиры, ты не должен был знать, как ее зовут… А в первый вечер, когда сей покойничекменя к тебе привез, ты так ее и назвал — Кирой. Ну, а потом… Потом стольковсплыло интересного о тебе настоящем, ничуть не похожем на сусальный образчестнейшего бизнесмена и порядочнейшего человека… Ты со многим сжилсянастолько, что попросту не подумал, какое впечатление это произведет напостороннего…

— Где «уазик»?

Петр удивленно уставился на него:

— Тебя и в самом деле только это интересует?

— Черт его знает, — сказал Пашка с кривойулыбочкой. — В башке полный сумбур… Значит, Фомича ты подставил?

— Ну да, — сказал Петр. — И твою Фею яизнахратил исключительно для того, чтобы тут же кинулась к тебе плакаться. Я имобоим, ей и Фомичу, подсунул микрофончики, Паша…

— Сука! — рявкнул вдруг единоутробныйбратец. — Я тебе за Ирку…

Он даже вскочил, но опомнился, хмуро покосившись на пистолетв руке Петра, упал на стул. Зло глянул исподлобья:

— Гад ты, однако…

— Я? — изумился Петр. — Нет, серьезно? Это я,выходит, гад? А ты со своей великолепной идеей насчет подменыша, интересно,кто?

— Любопытно, как бы ты себя вел, окажись на моем месте?

— Господи ты боже мой! — вдруг воскликнулаНадя. — Вы что, сумасшедшие оба? Сидите и болтаете так спокойно…

Покосившись на нее, Петр усмехнулся:

— Миленькая, это только в кино у злодея из пасти торчатклыки и он на публике гложет людские кости. В жизни убийцы и подонки как разтакие вот — чистенькие, побритые, в белых плащиках, парижской туалетной водойпахнут, говорят без матов… Ты еще этого не поняла? Учись…

— Петруха, — проникновенно сказал Пашка. —Ты, честное слово, хватил через край. Причем тут «убийца»? Ну извини,погорячились, дурака сваляли… Все ведь можно переиграть… Это Елагин все ипридумал… Паша, можно исправить…

— Как это? — усмехнулся Петр. — Чтобы у тебявсе получилось, чтобы тебе без помех жариться на солнышке далеко отсюда счековой книжкой под головой, необходим один существенный пустячок: чтобы я сталпокойником. И она, — кивнул он на Надю. — И Катя…

— Да брось ты…

— Паша, не стоит по инерции считать меня идиотом…

— Петруччио! — проникновенно сказал Пашка, прижавруки к груди. — Ну хорошо — гад я, гад! Можешь дать мне по морде от всейдуши. Только чем это поможет? Коли уж так случилось, давай поговорим, как умныелюди. Спокойно. Обсудим, что можно исправить, как сделать, чтобы оба осталисьдовольны. — Он взял со стола портсигар. — Все нормально, давайперекурим, побеседуем спокойно…

И вновь сработало звериное чутье. Потому что именно этислова, почти те же самые, Петр слышал перед тем, как раздался странный хлопок иФомич мертвехоньким рухнул на пол…

Тело само рванулось в сторону. Упругий толчок воздуха мазнулпо лицу одновременно с резким, гулким хлопком, и что-то ударило в стену, и ещехлопок, но Петр уже давил на курок, раз, два, три! Невозможно былопромахнуться, он стрелял почти в упор…