оттолкнула меня, прижала к поручням. Ледяная сталь буравила поясницу. Она нажала сильнее, моя голова и торс уже были над водой.

Я думала о винте, что крутился там, внизу. Еще сантиметр-другой, и я рухну за борт, в ледяную воду. Бетси оказалась на удивление сильной. Я отчаянно напрягала мышцы живота, чтобы удержать равновесие.

– Сдохни! – крикнула Бетси.

Много лет спустя, когда я пишу эти строки, я по-прежнему вижу ее жесткий рот и безумный взгляд, мокрый снег и бурлящую воду за кормой. Отчаянным усилием я высвободила руки, вырвалась из ее хватки, быстро нагнулась, схватила ее и вышвырнула через перила, в море.

Море бурлило от винтов, и звука падения я не слышала. Глянула по сторонам. Свидетелей не было. Секунду я всматривалась в кильватерную струю, но Бетси исчезла.

* * *

САННЕСШЁЭН-БУДЁ

Я стояла на пороге, дрожа всем телом, меня бросало то в жар, то в холод, взгляд безумный. Одежда насквозь промокла, кофта порвана. Вильгельм испуганно вскочил с койки. Не говоря ни слова, обнял меня. Я расплакалась. Он молчал. Так оно и лучше. Именно так и надо. Мы долго стояли в тесной каюте, покачиваясь вместе с судном из стороны в сторону.

– Бетси Флисдал не предупредит полицию, – в конце концов сказала я.

– Хочешь рассказать? – спросил он.

– Нет, – ответила я.

– Ну и ладно.

Что ж, можно и так сказать.

Он достал бутылку водки, протянул мне. Я отпила глоток, села рядом с ним на койку, положила дрожащую руку ему на колено.

– Она была просто девчонка, – сказала я. – Глупая и наивная девчонка. Но не злодейка.

– Ладно, ладно, – утешал Вильгельм.

– Да ни фига не ладно!

Я плакала, сновала по маленькой каюте, била кулаком по койкам и шкафам. Он решительно остановил меня, уложил на матрас.

– Идет война, – сказал он.

– Знаешь, каково это – убить человека? – всхлипнула я. – Ты же военный.

Снова я видела, как дергающаяся фигура Бетси опрокидывается через поручни и с криком падает в воду.

– Иной раз, и особенно на войне, отнять жизнь справедливо, – сказал он.

– Легко сказать, одно дело теория, но на практике все иначе.

– А каково, по-твоему, сражаться против властей родной страны, которых поддерживает чуть не все население?

– А противников режима много?

– Больше, чем ты думаешь. В том числе и среди тех, кто носит военную форму. Но я говорю тебе все это потому, что выбор, какой мы вынуждены делать, очень труден. Если не сказать невозможен. Как и выбор, сделанный тобой сегодня.

– Каков же этот выбор? – прошептала я.

– Ты никогда не мучилась выбором, сообщать или нет о передвижении кораблей, чтобы британцы или другие могли их разбомбить? И для тебя это были бы в любом случае корабли оккупантов. Но для меня это означает, что я могу приговорить к смерти сотни людей, добрых людей, обычных людей, у которых дома любимая жена и дети.

Он вздохнул, отпил глоток водки. – Так вот как раз об этом выборе я знаю немало.

Он умолк.

– И чем ты его оправдываешь? – спросила я.

– У меня есть высшие идеалы. Я имею в виду, борьба с нацизмом настолько важна, что допускает использование всех, абсолютно всех средств, даже если при этом гибнут гражданские.

Я задумалась.

Вильгельм – изменник родины.

И как раз поэтому герой. Большинство норвежцев, борющихся против нацизма, просто исполняют свой долг защищать страну, разве не так? Немецкие социал-демократы пошли на измену родине, потому что борются за высший идеал.

Кажется, ближе к определению героизма не подойти?

– И вот еще что, – сказал он, озабоченно наморщив лоб и крепко схватив меня за руку. – В Будё я сойду на берег. И ты с сынишкой тоже.

– Почему?

– Скажу, но при условии, что ты никому словом не обмолвишься, пусть это и жестоко. Понимаешь?

Я сглотнула комок в горле и кивнула.

– Дитер, – продолжал он, – принадлежит к той же группировке Сопротивления в ВМС, что и я.

– Одноглазый?

– Называй как угодно. Он поместит в трюме бикфордов шнур, соединенный с простым воспламенителем. В итоге там начнется пожар. А как тебе известно, пароход битком набит оружием и боеприпасами, которые сработают как бомба.

– Господи, – прошептала я, думая об экипаже, о капитане, официантках и машинистах. – На борту сотни норвежцев.

– И сотни альпийских стрелков, – сказал он, на лице вдруг проступила холодность. – В конечном счете исход любой войны зависит от отдельных солдат. Заснувший на посту солдат может поломать все планы. Горные стрелки, отправленные на север для усиления фронта, до места не доберутся. Война на маленький шажок приблизится к нашей победе.

Я подперла голову рукой.

– Расскажи про свой план, – сказал он.

– Тур думает, мы едем к моей умирающей матери. Но она умерла два года назад. Сообщение о смерти я получила уже после похорон. А эту историю рассказала ему, чтобы поехать на север. В Будё судно сделает остановку. У меня есть друзья, которые сумеют обойти КПП. Пока Тур заподозрит неладное, мы уже доберемся до Сулихьельмы.

Он во все глаза смотрел на меня.

– Су-лихь-ель-ма, здорово звучит.

– У меня там родня, возле самой границы. Тетя и кузен. Оттуда недалеко до Швеции. И там можно начать борьбу.

Вильгельм вытащил смертный медальон, подержал на ладони.

– Я не могу путешествовать с этой штуковиной на шее.

На иллюминаторе была шторка, белой цепочкой прикрепленная к потолочному крюку. Он отвинтил пластмассовую шторку, соединенную с крюком. Сама я достала портсигар, память об этой поездке, и положила туда медальон.

Мы были одни. Я поцеловала Вильгельма. Он обнял меня своими сильными руками, снял с меня кофту, юбку, расстегнул бюстгальтер, а я сняла с него форму, одежда валялась на полу, судно качалось на волнах, машины работали, заглушая все звуки.

Только что минула полночь, настало 23 октября 1940 года, и, пожалуй, мы оба знали, что отсюда был только один путь, на север, мимо Несны и островка Иннеркварёй, мимо Грённёя и Эрнеса, до Будё и дальше к Лофотенам. Да, только один путь – в пучину.

* * *

БУДЁ-СТАМСУНН

Валил мокрый снег, когда утром 23 октября пароход «Принцесса Рагнхильд» пришел в Будё. Мокрый снег и сильный шквалистый ветер. Море было совершенно белое, словно равнина в сугробах, судно повернулось бортом и по волнам как бы подкатилось к причалу.

Я стояла у поручней, одна на палубе в такое ненастье. Этой весной Будё бомбили, и голые трубы торчали к небу над развалинами среди низких деревянных построек. В душе я совершенно извелась. По-прежнему в дурмане от секретов ночного свидания с Вильгельмом, по-прежнему с ужасом