вспоминая исчезнувшую в черной кильватерной струе Бетси Флисдал. Я до смерти боялась и случившегося, и того, что еще случится.

План, в который я посвятила Вильгельма прошлой ночью, теоретически был прост. Я заберу малыша Улава из каюты на жилой палубе. Тур будет торчать на палубе, высматривать полицию, которая должна прибыть, так что сама я вынести Улава не смогу. Это должен сделать Вильгельм, одетый в немецкую форму. Встретимся мы за рыбной лавкой и отправимся в Сулихьельму.

Тур должен думать, что мы на судне. Это очень важно.

Я быстро спустилась на надстроечную палубу. Сходни заскребли по пирсу, корпус тяжело ударился о резиновые шины, мы пришвартовались. Возле терминала царила толчея, многие явно собирались по фьорду на Лофотены. Несколько парней в шерстяных шапках крутились вокруг. Матросы помогали сойти на берег какой-то даме, которая передвигалась с трудом. Я незамеченной прошмыгнула на берег, протолкалась сквозь толпу, свернула за угол направо, миновала красное здание управления порта и наконец увидела на другой стороне улицы колониальный магазинчик.

Я уже радовалась, что увижу его. Но там меня ждал не Вильгельм.

– Гуляешь в непогоду? – сказал Тур, придерживая шляпу. В другой руке он держал корзинку с Улавом.

На миг сердце у меня остановилось. Где Вильгельм? Что произошло? Тур спокойно и уверенно посмотрел на часы.

– У нас мало времени, Вера. Давай-ка вернемся на судно.

Надо что-то придумать.

– Тур, – серьезно сказала я, повернувшись спиной к ветру. – Ситуация серьезная. Говорят, «Принцессу» собираются подорвать.

Он снисходительно усмехнулся:

– Подорвать. Нет, очень сомневаюсь, Вера.

– Мы не можем вернуться на борт! – воскликнула я. – Ни ты, ни я, ни Улав, во всяком случае!

Тур крепко схватил меня за плечо.

– Хватит с меня твоих лживых историй. Ты вернешься со мной на борт. Идем!

В толпе я заметила, как одноглазый Дитер покинул судно и скрылся в толчее. Что делать? Я пошла за Туром.

Немного погодя «Принцесса Рагнхильд» отошла от причала и по бурной акватории направилась к выходу из гавани.

Десять часов тридцать минут утра, четверг 23 октября.

* * *

Я встаю из-за письменного стола. Вечер, прохладный погожий весенний вечер, я одна на Обрыве, как вдруг за домом слышатся шаги.

Кто-то стучит в дверь и, не дожидаясь ответа, входит. В бледном отблеске окна я вижу Улава, он стоит посреди комнаты. Моему мальчику скоро тридцать, взрослый мужчина. Вырос стройным и сильным. Амбициозный взгляд, харизматичная улыбка. В нем больше от отца, чем от меня. Последние годы он работал в разведке.

– Мама, – говорит он.

– Улав. Заходи.

Мы оба неподвижны, каждый в своем конце комнаты, оба молчим, будто каждый ждет, что другой совершит ошибку. Его самоообладание немного пугает меня. Присмотревшись, я вижу, что нижняя губа у него легонько дрожит.

– Выпьешь что-нибудь? – Я иду в кухонный уголок, достаю бутылку пива, открываю, ставлю на стол, прежде чем он успевает ответить.

– Я знаю, о чем ты пишешь, – говорит он.

– Нет, – холодно говорю я, хотя, сжимая кулаки, чувствую, что ладони стали скользкими, – ты понятия не имеешь.

– Я пришел просить тебя остановить этот книжный проект.

– Ты не читал ни слова из того, что я написала.

– Ты только знай себе писала, – говорит он с чуть укоризненным взглядом, как в детстве, – день и ночь писала. Зимой уезжала, на месяцы, а когда была здесь, то тебя все равно не было: либо ты встречалась с каким-нибудь любовником, либо жила в своем мире.

– Неправда, – говорю я.

– Когда я был маленький, мне хотелось только одного: произвести на тебя впечатление, – тихо говорит он. – Чтобы ты показала, что любишь меня, ведь ты же по-своему любила меня, только никогда этого не говорила. Но в конце концов я понял, что в глубине души ты эгоистка, которая ставит себя превыше всех. Может, тебя травмировало то, что твоя мать хворала, а отца ты вообще не знала…

– Стоп, – говорю я, жестом показывая ему «Остановись!».

– Почему ты никогда не рассказывала об отце?

– Потому что я лучше делаю это на письме. Все здесь, – Я киваю на пишущую машинку.

– Прошу тебя, прекрати это, – говорит Улав, – ради семьи. Если ты не сделаешь, как я говорю, я не смогу больше тебя защищать.

– Это касается туннелей и подготовки на случай оккупации, – говорю я.

Он коротко кивает.

– Ты ясно понимаешь, что будет означать твоя публикация для боеспособности страны и для нас самих?

– Страна, которая, чтобы себя защитить, может обращаться к незаконным средствам, не заслуживает, чтобы ее защищали, – говорю я.

– Я не понимаю только одного: как история сорокового года может рассказать что-то о Stay Behind. Ведь это началось после войны.

Я качаю головой:

– Все началось в войну. С соглашения между Туром и адмиралом Караксом о перевозках немецких солдат и военного снаряжения. Пароходства зарабатывали деньги на сделках с нацистами.

Он хочет запротестовать, но я жестом заставляю его замолчать.

– Адмирал Каракс стал главнокомандующим северным флотом и переехал в Редерхёуген, где построил туннели и бомбоубежища. Но Каракс не был палачом или лагерным комендантом из тех, кого после войны отдали под суд, он незаметно прошмыгнул в новые немецкие войска, как только нацистский режим пал. Тем временем мы двое перебрались сюда, ты стал длинноногим и переимчивым, а однажды, когда ты был еще маленьким, в Редерхёуген заявились важные гости. Целый автомобильный кортеж. Из него высыпала куча высокопоставленных офицеров, чиновников и политиков, в том числе адмирал Каракс.

– Каракс вернулся?

– Да, вернулся, – отвечаю я, – с недавних пор он стал советником НАТО по вопросам северного фланга и мог воспользоваться своим значительным опытом касательно советских военных стратегий в регионе Баренцева моря. Вместе с несколькими офицерами, норвежскими и немецкими, а также некоторыми политиками он скрылся в заброшенных туннелях и бомбоубежищах. Лишь поздно вечером они вернулись, представив мне документ, который я должна была прочитать и подписать. Как владелица Редерхёугена я добровольно предоставляла бомбоубежища под усадьбой в распоряжение норвежской службы оккупационной готовности. Ради безопасности страны. Обязательство молчать было абсолютным, до конца моей жизни. Я выполнила их требования, и на следующий год в Редерхёуген явились рабочие. В туннелях началось лихорадочное строительство… Стало быть, между войной и современностью есть прямая связь. О современности тебе известно больше.

Сын расхаживает по комнате.

– Ты не можешь издать книгу об этом.

– Знаешь что, Улав? – Я долго смотрю на него. – Покажи мне, что скрывают эти туннели. Что там такого чертовски секретного.

– Мама, я не могу, ты же понимаешь.

– Покажи.

Улав улыбается, словно бы разочарованно, потом кивает и разводит руками.

– Хочешь посмотреть? Ладно, однова