Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– С ума сошел? Не дури! – подскочила я, привстав на локтях и натягивая на грудь одеяло.
– Твоя реакция обнадеживает, – рассмеялся Вильям.
– Еще могу запустить тебе что-нибудь тяжелое в голову для лучшего эффекта.
– Ты уже снесла мне голову. Ее уже нет, – сказал он, вручая мне чашку, и с надеждой добавил: – Ты останешься?
– Думаю, что мне лучше уехать к родителям, пока квартиру не приведут в порядок, – сказала я. – Там все и обдумаю. Тебе накануне суда нужна холодная голова, а я хочу немного… прийти в себя. Это были… тяжелые дни. Я приеду на судебное заседание.
– Договорились, – кивнул он.
– Пока, Вильям.
– До скорого, Долорес.
Мы распрощались, но он продолжал сидеть на кровати и смотреть на меня. А я смотрела на него, прижимая к груди одеяло. И между нами искрил и мерцал воздух. Мне показалось, что если бы между нами вдруг пролетела пушинка, то она бы вспыхнула и сгорела.
– Не уйду, пока ты не скажешь, что у меня чуть больше шансов вернуть тебя, чем полный ноль.
– Это шантаж, Вильям.
– Нет, это мольба, Долорес.
– Моя голова не слишком варит после всего, что произошло ночью, но, кажется, больше нуля, – сдалась я.
Вильям поцеловал меня в лоб и сказал:
– Вот теперь я смогу отпустить тебя.
Цикламены цвели весь декабрь и весь январь. Ни холод, ни ледяной дождь, ни град, ни заморозки не смогли заставить их увянуть. Они все равно вставали и тянулись из бурой палой листвы к солнцу – яркие, прекрасные, непокорные. А ведь люди тоже как цветы: можно сломать, втоптать в грязь, но разве можно уничтожить внутри ощущение приближающейся весны?
Я жила предвкушением тепла, свободы и решающего побега из стен Стигмалиона. Каждое утро начиналось с сообщения от Вильяма:
«Семь дней до встречи с тобой»,
«Шесть дней до встречи с тобой»,
«Пять…»
Как будто не было никакого суда, как будто намечалась только наша встреча и ничего, кроме нее.
Вильям снился мне каждую ночь, и эти сны были жуткими. В каждом из них он оставлял меня: бросал и возвращался к Айви, умирал от ожогов, погибал от клыков собак. Но потом я просыпалась, читала его сообщения и изо всех сил пыталась верить в лучшее.
Перед отъездом из Дублина я встретилась с Крейгом и сказала, что у нас ничего не выйдет. Говорить правду – все равно что вонзать иглу: больно. Поэтому нужно делать это правильно, быстро и быть готовым к тому, что спасибо тебе за это не скажут. Я постаралась, чтобы мы расстались друзьями. А Крейг сказал, что сделает все возможное, чтобы его имя стояло первым в списке моих запасных вариантов. На том и порешили.
Мама, бабушка и Мелисса (папы не было, он готовился к суду и был в Дублине) устроили мне воистину королевские каникулы: украсили дом, наготовили моих любимых блюд, устроили вечер спа – ванна с пеной, массаж, маникюр, вино и фрукты, Эд Ширан весь вечер из колонок…
Сейдж и Бекки тоже приехали в Атлон, чтобы объясниться со мной, извиниться за выбалтывание моих секретов и потоп, помириться и пригласить на свою свадьбу в качестве подружки невесты. На свадьбу, о которой я услышала впервые! И самой последней. Даже троюродные братья-сестры Вибеке были в курсе. Мне хотелось рвать и метать, но потом я придумала достойное возмездие:
– Я прощаю вам все ваше свинство, даже проколотые колеса. И даже потоп. Но только если ты, Бекки, специально бросишь букет в мою сторону. А ты, Сейдж, отберешь его и отдашь мне, если его поймает кто-то другой.
Они громко смеялись и согласились, что это будет справедливо.
Бекки было очень интересно, на какой стадии находятся наши с Вильямом отношения, и я сказала, что в Ночь Потопа (боюсь, теперь это станет семейной притчей) мы обо всем поговорили, и что, скорее всего, я дам ему второй шанс. Она пришла в восторг и долго меня поздравляла (как будто я с ним не встречаться собиралась, а уже носила первенца, ха-ха).
– Он бывает очень убедительным, правда? – сказала Бекки, используя некие загадочные интонации в голосе.
Я ничего не ответила, но чувствовала, что мое лицо красноречиво пылает.
В ночь перед судом Вильям написал очень нежное письмо, в котором сообщил, что страшно скучает, и что как только все разрешится, он предлагает уехать на пару недель в Норвегию, в горы, где у его семьи есть загородный дом. Лыжи, снегоходы, северное сияние, длинные ночи у камина… «Что скажешь? Не могу думать ни о суде, ни об учебе, ни о работе – ни о чем, пока не услышу от тебя «да».
Вместо ответа я решила нарисовать открытку и вручить ему завтра в конверте. На ней будут сугробы, елки, лось и несколько строк по-норвежски. Надеюсь, напишу все без ошибок.
И смогу нарисовать лося.
* * *
День Икс настал. Мы приехали в суд, который уже оказался набит битком. Среди присутствующих я узнала родителей Вильяма, его друзей, кое-кого из преподавателей университета, Айви и очень похожую на нее женщину, разодетую в мех и кожу – должно быть, мать.
Перед самым заседанием суда меня нашел отец, вывел в коридор и сказал:
– До меня тут дошли слухи, что у вас с Вильямом наконец завязались отношения?
– Похоже на то, – робко улыбнулась я.
– Тогда тебе может не понравиться то, что ты услышишь на суде.
– Почему?
– Вся моя защита построена на его отношениях с бывшей девушкой и на том, как сильны его чувства к ней. Я буду упирать на то, что именно это ввергло его в состояние аффекта и заставило потерять над собой контроль.
– Л-ладно, – выдохнула я. – Не проблема…
– Я уже говорил на эту тему с Вильямом. Он не в восторге от этой идеи, но деваться некуда. Нужно убедить судью в том, что Айви ему очень дорога. Она будет тоже выступать и, вероятно, будет рассказывать о том, что тебя не слишком обрадует. Любую информацию о ваших с Вильямом отношениях лучше не бросать судье в лицо, чтобы не поставить Вильяма в уязвимое положение…
– Я поняла, пап. Все нормально. Даже если они сольются в показном поцелуе у меня на глазах, я выстою. Ибо это просто представление…
– Именно это я и хотел услышать. Представь, что ты пришла в театр на «Ромео и Джульетту»…