делся твой дражайший братец, скоро он объявится, помяни моё слово. Он ведь тот ещё картёжник и любитель выпивки, и как только получит увесистый мешочек с выплатой, то сразу бежит к продажным девкам тратить, позабыв о тебе. Золото ему, видимо, на сердце давит своей тяжестью, выдавливая наружу остатки совести, он жаждет поделиться удачей с менее везучими…

— Э…

— Сколько раз уже такое было?! — Зархель не позволил подчинённому и рта открыть. — А ну не смей отвлекать меня от важных забот своей безделицей и пустыми переживаниями! Хуже женщины, ей богу… Зрят всевышние небожители… священные воды и отражённые в них небеса… да прославится род Аон! Да прославится!..

Главный советник продолжил раздражённо ворчать себе под нос, пока собирал бумаги. Луридас слегка поклонился покровителю, но не успел он выйти из повозки, как в дверях натолкнулся на высокого, плечистого и в целом пугающего Дуностара, соболиные брови которого искривились от недовольства, образуя глубокую морщинку на переносице.

— Луридас, — едва кивнув, поприветствовал мужчину седьмой ар.

— Я — Эбелис, Ваше Сиятельство, а Луридас в отлучке.

После подобных речей Дуностар ещё грознее нахмурился и просунул голову в повозку дяди.

— Ваша Светлость, нам пора.

— А? Да-да.

Только Зархель Великолепный показался Дуностару каким-то рассеянным, что было совсем не свойственно Главному советнику, превозносящему бумажную, канцелярскую работу и ценящему сосредоточенность.

— Опять дурные вести? — предположил молодой полководец, подавая дяде руку и помогая тому покинуть экипаж с достоинством.

— Люди всё пропадают и пропадают во дворце… Всё этот отвратительный бессмертный маг, всё это — его гнилые происки. Мерзость! — тихим шипением отозвался Зархель, пока Дуностар провожал его до пристани.

Черноглазый красавец вопросительно взглянул на дядю, но советник снова отмахнулся от родственника:

— Нет, забудь об этом. Не перенапрягай свою пустую голову, Дуностар.

— Коли так, то, может, лучше мне остаться и последить за Его Высочеством лично? Кто знает, что этот чё…

— Ох, замолкни уже! Думать у тебя получается скверно. Тем более, ты и твоя грозная репутация нужны мне в Орме, так что ты плывёшь со мной. Принц… не беспокойся за своего кузена, никто не посмеет тронуть его. Не знаю, что на уме у этого проклятого мага, однако даже такой глупец не рискнёт посягать на то, что судьбой предназначено мне. Он ведь сразу понял, что за мной стоит божественное величие. Разумеется, этот дурак перепутал божественное с демоническим, только что взять со слепца? Что он видит? Лишь картинки, которые порождает дурная голова!

Перед мостиком, переброшенным с пирса на палубу корабля, Зархель застопорился. Развернувшись, он кинул беглый взгляд на панорамную картину столицы — славного, возлюбленного богами града Исар-Динны, чьи башни и шпили устремлялись высоко в небеса, а купола дворцов и ратуш простирались на все стороны света, и затем коварно вымолвил:

— Бессмертный говорил, что ему нужна игла Виликарты. Но только ли она? Я никак не могу раскусить его планы… что же он поистине замыслил? Какова его цена? В чём он находит наибольшую выгоду для себя, чего алчет его пропащее сердце? Трудно поверить в праведность зла.

Зархелю действительно было очень трудно поверить в то, что настолько таланливый и могущественный маг, а по совместительству ещё и демон-оборотень, задержался в Исар-Диннах лишь ради блага смертного мальчишки, или чтобы добыть некий древний артефакт. В конце концов, Эйман Эр Данаарн всегда был способен сорваться с места в любое мгновение и раствориться в воздухе, он даже не дал бы взамен возможности поминать его по имени… Потому что имя может быть поддельным. Для демона-оборотня ложь становится второй натурой, или, скорее, это демоны-оборотни превращаются во вторую натуру лжи, так что… неисповедимы не только лишь божественные пути, но и демонические тропы.

Пока что Зархель свято верил в то, что у него имелось достаточно времени в запасе. Лунги ли, демоны-оборотни — все бессмертные твари могли ждать до скончания эпох, а вот личные стремления советника слишком навязчиво призывали его, обычного смертного, исполнить собственный долг, воплотить своё предназначение. Впрочем, в случае Зархеля, «воплотить» и «пожертвовать плотью» — означало одно и то же. Тысячелетняя Фахарис, богиня смерти и пупырей, отчаянно требовала у своего блудного сына, дабы тот немедля вернулся на родину. Всё-таки, она была и матерью всего живого, и капризной женщиной, чьё сердце сгнило после разложения, но чьи привычки остались прежними.

Данаарн волен и дальше точить скрытые кинжалы или окунать в отраву стрелы. Такие бесстыдные, нечестные приёмы — нипочём тому, в чьих жилах вместо крови текут яды, и кто самолично преуспел на поприще умерщвления плоти, кто овладел мастерством обманов. Однако, куда сложней сразить идейную душу проклятого, нежели праведника. Как искусить того, кто сам собой олицетворяет искушение?

Глава шестая. Язык цветов

— Ур! Химгу́р! Кардрагон! Ур! Химгур! Кардрагон! — разносился на всю округу приветственный клич.

Постепенно голоса молящихся сливались в единое целое и превращались в монотонный, глубокий гул, который потоками растекался по окрестностям. Он расплывался и запруживал ближайшие земли, словно бесчисленные ручьи и мелководные реки, что сетью опутывали вотчину дома Аон, и ему же дали имя, — «дом Тёмных Ручьёв». Молящиеся покинули узловой город Аонов, Орм, расположенный на берегах Зелёного моря, оставили свои деревни и веси и заявились к подножью Горы Тысяч, возле которой велись раскопки древней святыни Элисир-Расара, дабы выказать своё почтение очень важному богу — богу с миллионами глаз и сотнями сердец, Кардраго́ну, покровителю магии и властелину майна, хранителю волшебного начала этого мира, или волшебного корня, как говорили местные.

Несмотря на то, что храм посвящался Отравляющей Фахарис, или Моранне, богине смерти, разложения и пупырей, паломники возносили хвалу именно Кардрагону — богу, который имел гораздо большее значение, и сильно влиял на умы людей. В конце концов, здесь давно бродил слух, будто в суглинистых почвах обнаружили далеко не одну только мумию «Фахарис», а ещё некоторые весьма любопытные, и в какой-то мере необъяснимые вещи. Например, почти нетронутую временем тушу погибшего дракона. Дракон этот, ныне обладающий чёрно-бурой окраской с тёмно-серым металлическим отливом, лежал прямо над мумифицированным телом «Фахарис». Шею ящера опоясывали десятки рядов бус из янтаря и золота, все его четыре лапы тоже оплетали богатые, но не слишком искусные украшения. При пристальном изучении на горле дракона была замечена обширная рваная рана, и, должно быть, бедняга замёрз насмерть после какого-то сражения. Потом его останки поглотили почвы, а мороз проделал всё прочее, сохраняя то, что обычно быстро уничтожалось природой.

Дракон был настолько невредимым, что его появление из недр земли поистине поражало воображение