А они послушают странички со две из вежливости, потом зевнут и скажут:

– Ну и скучно же ты жила, бабуля! Сожги лучше всю эту туфту.

А, может, и не скажут. Может, посоветуют всё это в музей отнести. Или, на худой конец, в макулатуру. Чтоб хоть какая да польза…

Что-то я отвлеклась сильно. Начну теперь о деле, и по порядку.

Убрали мы, значится, территорию лагерную (будь она трижды неладна и четырежды проклята!). Наш алкоголик пузатый прямо-таки зациклился на этой территории. «Хоть одну спичку увижу! Хоть одну бумажку!»

С пьяных глаз чего не померещится!

Но это я снова отвлекаться начинаю.

Убрали мы, значится, территорию, потом пошли всякие разные мероприятия. И я пошла. Нинку свою искать.

А её даже искать не пришлось. Сама мчится мне навстречу как угорелая. Я думала – ко мне, а она мимо проскочила, не заметила даже. Я тогда её цоп за руку.

– Ты куда?

– Надо!

Руку вырвала и дальше себе чешет. Я за ней.

– Да подожди ты! Чего надо то?

– Позвонить надо!

Это значит она к директору в кабинет мчит, потому как телефон наш единственный там только имеется. Ну а мне с придурком этим встречаться лишний раз никакого резона нет (неохота, да и нежелательно, если честно). Потому я сразу же скорость сбросила, а потом и вовсе остановилась. И тут только вспомнила, что нежелательная эта встреча мне никак не грозит, ибо шеф наш только что укатил куда-то на задрипанном своём «запорожце». И пяти минут ещё не прошло. Тогда я снова обороты скоростные резко включила и в два счёта Нинку мою настигла. В кабинете уже. Любопытство – моя слабость и как я с ней не борюсь…

А никак я с ней не борюсь! Наоборот, потакаю даже…

А Нинка уже диск на телефоне крутит-вертит. Набрала… ждёт… И я жду. Дальнейшего развития событий.

– Кому звонишь? – спрашиваю.

Просто так спросила, не надеясь даже на ответ. Но Нинка, что удивительно, сразу же ответила.

– Домой, – говорит, – звоню. К Виталию Павловичу.

Я аж присвистнула.

– С женой, что ли, познакомиться хочешь?

– С сыном.

Нинку и не поймёшь, когда она шутит, когда серьёзно говорит. Вот я лично нипочём разобрать не могу!

Тот, профессорский телефон так и не ответил, хоть Нинка долго трубку не опускала. Потом всё же положила она эту трубку, с бумажкой какой-то сверилась… вновь трубку ухватила, вновь номер какой-то набирать принялась. А я стою, как дура, наблюдаю.

– А сейчас куда? – спрашиваю.

Удивительно, но снова ответила.

– Соседям, – говорит.

Ещё что-то сказать хотела, но тут на другом конце провода трубку сняли, и Нинке совсем не до разговоров со мной стало.

– Здравствуйте! – говорит она в трубку. – Это квартира Степановых? А вы бы не могли посмотреть, есть ли кто в квартире 71-ой? Да, Волкова, профессора квартира… Будьте так добры!

Она ждёт, трубку возле уха держит, а я рядом с ней торчу, и всё уразуметь пытаюсь, что же такого нехорошего произошло, и почему, кстати, Нинка туда звонит. А не сам профессор.

– Да? – это Нинка снова в трубку. – И в дверях ничего? Записки там какой… Нет? Ну, извините за беспокойство!

И трубку аккуратно положила.

Я жду, когда же она мне всё объяснить соизволит, а Нинка моя вместо этого уже к выходу мчится. Я за ней.

– Да подожди ты! – кричу. – Ты зачем звонила то?

Ничего мне на это Нинка не ответила, не оглянулась даже, не то, чтобы остановиться.

– А что с профессором твоим? Сам не мог позвонить, что ли?

Глас вопиющего в пустыни. Тем более, что отвечать мне некому, Нинки моей и след уже простыл. А ещё через несколько минут газик ихний экспедиционный мимо меня с рёвом таким мощным промчался по направлению к выходу. За рулём сам профессор, рядом с ним Нинка, естественно, восседает. И всё, и никого больше…

Покинули мне чудо моё бородатое! Ну что ж, и на том спасибо!

Уж я у него вечером всё выпытаю, узнаю, что у них там такого экстраординарного стряслось!

* * *

Я вошёл в пещеру, и сразу же в лицо мне ударило резким запахом крови, пота, гниющего человеческого мяса. Ударило и сразу же оглушило чудовищной своей нелепостью, жестокостью, безысходностью…

То был запах смерти…

Серёжкино лицо, единственное светлое пятно в зловещем, густом этом полумраке, показалось мне сейчас странно незнакомым, чужим. Вот только глаза…

Казалось, из всего лица остались в живых лишь они. Глаза жили, а в них, в самой глубине расширенных до предела зрачков, жила, рвалась наружу и перехлёстывала через край боль. Страшная, нечеловеческая…

Какое-то время я лишь молча стоял рядом. Я смотрел на лицо Серёги, такое знакомое и такое незнакомое сейчас. Я стоял, смотрел и чувствовал, как что-то тяжёлое и холодное медленно застывает в груди. Так бывает во сне, детском кошмарном сне, когда руки и ноги вдруг странно, пугающе тяжелеют, и не хватает голоса, чтобы просто заорать от страха… и сердце, кажется, готово выпрыгнуть из груди наружу. И ты просыпаешься весь в холодном поту, и долго ещё лежишь оглушённый и опустошённый, без единой связной мысли в голове… лежишь, без конца вглядываясь в бездонную пустоту ночи, и лишь потом, откуда-то издалека, из каких-то тайных глубин подсознания медленно всплывают такие спасительные слова:

– Это сон… это всего только сон…

И сразу становится легче.

Я стоял рядом с Серёгой и лишь молча смотрел на него. Смотрел… а он, казалось, совсем даже не замечал моего присутствия, во всяком случае, на лице его, измученном и совершенно обескровленном, ничего такого не отразилось. Скорее всего, он вновь потерял сознание… и я уж, было, двинулся к выходу (ибо голова моя, буквально, раскалывалась на части от присутствия в ней чего-то постороннего), но в это самое время Сергей слабо шевельнулся и медленно повернул голову в мою сторону.

– Санёк! – трудно шевельнулись его губы и я, не услышал даже, скорее, просто уловил, почувствовал слабое их дуновение. – Как ты, Санёк?

– Нормально! – как можно более бодро проговорил я и даже смог улыбнуться, хоть вряд ли в полумраке пещеры Сергей смог увидеть и оценить это. – Всё путём!

– Как плечо? Рука как?

– В норме! – сказал я, вторично выдавливая из себя вымучено-бодрую улыбку. – Плечо уже заживает, рука движется, так что…

В это время заживающее плечо моё стрельнуло вдруг такой пронзительной и острой болью, что я едва не заорал.

– Это хорошо!

Вместо ответа, я лишь вновь улыбнулся Серёге, и