Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Боль, оставшаяся без присмотра, всё-таки выплеснулась наружу.
Стоя рядом, я лишь молча смотрел на Серёгу, мысленно проклиная полную свою беспомощность, полную невозможность хоть как-то, хоть чем-либо помочь ему. Я молчал, а в груди моей всё застывало и застывало что-то…
Но Сергей уже взял себя в руки. И боль, как бы почувствовав это, вновь отступила, уползла обратно в расширенные его зрачки и затаилась там, выжидая…
– Санёк… – снова трудно, с усилием зашевелились его губы. – Я скоро умру, Санёк…
Он не спросил меня, он просто сказал это, как нечто, само собой разумеющееся… как говорят, к примеру, «я хочу спать». И я вдруг заметил, что губы у Серёги искусаны в кровь, заметил крупные капли пота, сплошь покрывающие бледное лицо… заметил и не стал говорить тех стандартных слов утешения, которые так и вертелись у меня на языке.
Я лишь вздрогнул, как от озноба.
– Тебе очень больно?
Это был идиотский вопрос, и я тут же пожалел о том, что задал его. Впрочем, Серёга так ничего и не ответил. А я… я ничем не мог помочь ему!
Никто из нас… никто в целом мире уже ничем не мог помочь Серёге. Он уходил от нас… уходил навсегда, он уже был наполовину там, куда чуть ранее ушла Наташа… и, возможно, они встретятся там, если…
Если там хоть что-нибудь существует…
И я вдруг понял, осознал наконец, что же так медленно и холодно застывало во мне.
Застывала надежда…
Надежда, смешанная с бессильным глухим отчаяньем. Я понял вдруг, что Ленка была права, что это конец! Что всех нас ждёт такая же участь: одних раньше, других – чуть попозже… но нам никогда отсюда не выбраться… это я тоже понял только что…
А, может, я понял это ещё раньше? Там, на поляне, после того, как Наташа… как с ней…
Сергей вновь слабо пошевелился. Наклонившись над ним, я внимательно вслушиваюсь в еле различимое дуновение его губ.
– Пить! – шепчет Сергей. – Там, у стены… вода…
Я оборачиваюсь.
И действительно вижу у самой стены какую-то, неровно скрученную из коры посудину и полиэтиленовый пакет с водой внутри её. Осторожно приподняв Серёгу за голову, я подношу эту импровизированную ёмкость к запёкшимся, распухшим его губам.
Сергей делает глоток… вернее, пытается его сделать. Внезапно тело его болезненно содрогается, из горла на подбородок выплёскивается ярко-алая кровь вперемешку со рвотой. Новое содрогание – и новая порция крови выплёскивается уже на каменный пол пещеры…
Ошеломленный и растерянный, я хочу позвать кого-нибудь из наших, но Сергей, словно предугадав это, успевает схватить меня за руку.
– Не надо! – хрипит он, давясь собственной кровью. – Не зови никого! Сейчас пройдёт!
У меня зверски болит голова, она прямо-таки раскалывается от боли… не хватало ещё грохнуться в обморок прямо здесь, на глазах у Серёги…
Не хочу, чтобы Серёга узнал, насколько мне плохо сейчас! Не надо ему об этом знать!
– Санёк, я ведь всё равно умру. Да ты и сам это уже понял, разве не так?
Ничего ему на это не отвечая, я лишь осторожно сжимаю в ладони его холодные влажные пальцы.
– Просто получилось так неудачно…
Сергей замолчал, не договорив. Я тоже молчал, по-прежнему держа в ладони его пальцы и тщетно пытаясь согреть их хоть немного.
– Натаха… как она?
Я ждал этого вопроса. Ждал и боялся…
– Почему она не подходит ко мне?
– Она подходила, – солгал я. – И сидела подле тебя… долго сидела. Ты просто был без сознания и потому…
– Её лучше? – перебив меня, спрашивает Сергей. – Она уже… видит?
– Ещё нет, но… В общем, свет и тьму чуть различает. Немного, но всё же…
Говорить дальше я не мог, мне мешал какой-то тугой солёный комок, напрочь застрявший в горле… впрочем, я, хоть и с трудом, но проглотил таки чёртов этот комок.
– Ты сам давай выздоравливай поскорее!
– Это хорошо, что различает… это уже кое-что…
На лице Серёги появилось вдруг некое слабое подобие улыбки. Впрочем, оно сразу же исчезло.
– Не говорите ей, как я умирал. Совсем ничего не говорите, ладно?
– Ты выкарабкаешься, Серёга! – с трудом выдавил я из себя. – Ты же сильный!
– Береги её, Санька! Она хорошая! Она…
Чёртовы слёзы катились из глаз моих, сами собой катились… но в пещере, по счастью, было слишком темно, чтобы Серёга смог заметить это. Я стоял неподвижно, я боялся даже вытереть мокрое лицо ладонью, чтобы тем самым не привлечь его внимания…
А Сергей, замолчав, вздохнул. Судорожно и с каким-то всхлипыванием… и тут только я смог разглядеть в полумраке кровавую пузырчатую пену, вскипевшую при этом на искусанных запёкшихся его губах.
Потом губы Серёги вновь медленно зашевелились и я, наклонившись как можно ниже, принялся напряжённо ловить еле слышное их дуновение.
– Натаха для меня всё! – трудно шептали его губы. – Я никого никогда так не любил. Я знаю: ты тоже любил её. И я… я поступил с тобой, как подонок! Как самый распоследний подонок! Прости меня, если сможешь…
– Ну что ты, Серёга, что ты! – я вновь сглотнул очередной солёный комок в горле. – Не надо об этом сейчас!
Но Серёга лишь упрямо мотнул головой.
– Надо! И именно сейчас! То, что она мне понравилась – не давало мне права… никакого права не давало так поступать с тобой! Но ведь она… – он замолчал… видно было, как мучительно больно подбирает он слова. – Понимаешь, она тоже любила меня, и только поэтому…
– Я знаю, Серёга! – проговорил я тихо, еле слышно. – Потому я и отошёл. Потому что понял это.
– Ты не всё понял тогда! Ведь тебя она тоже продолжала любить! Всё это время… Поверь мне!
Боль вновь выплеснулась из его глаз, и судорогой напрягло тело, а из прокушенной нижней губы побежала вниз по щеке тёмная струйка крови.
– Тебе больно говорить, Серёга, – с трудом выдавливаю из себя я. – Ты помолчи, ладно…
Я плакал уже по-настоящему, и мне было наплевать, заметны или незаметны эти мои слёзы в полумраке пещеры.
– Ты побереги себя, ладно?
– Она очень любила тебя, Санек! Больше, чем меня… впрочем, тебя она любила совсем по-другому. И она… – Сергей замолчал на мгновение… – она всё равно вернулась бы к тебе. Чуть раньше, чуть позже… но это всё равно произошло бы. Я это чувствовал, всегда чувствовал… я просто, как мог, оттягивал это… Ты слышишь меня, Санёк?
– Я всё
