Женщина молчала. Не веря глазам, она еще и еще раз перечитывала бумажку и беззвучно шевелила губами.

– Ты понимаешь, дура! – вдруг закричал он. – Что ты поставила под удар мою репутацию, мой профессионализм, мою карьеру! Мою жизнь, если угодно… Да-да! Мою жизнь!

– Твою жизнь… – повторила женщина и подняла на него глаза, полные слез. – А ты никогда не думал о моей жизни? Как мне живется? Как дышится? Ты никогда не думал, кем я стала, в какую игрушку, куклу я превратилась? Я – никто… Меня давно уже нет на белом свете!

Мужчина вынул руки из карманов, наклонился и жарко зашептал ей в самое ухо:

– Это – верно… Ты – никто! Жалкая аристократочка, избалованная дрянь! Одно слово – «из бывших»! Кем бы ты стала без меня? Что делала? Махала кайлом или лопатой в лагере! А еще вернее – тебя бы уже давно поставили к стенке! И отправили вслед за папочкой твоим, кровопийцем народным!

– Не смей! – Женщина хлопнула ладонью по столу и вдруг разрыдалась.

Ее муж выпрямился и сложил руки на груди.

– Я хочу знать, – сказал он ледяным тоном, – что ты делала в номере Шолохова?

Мила продолжала всхлипывать, и ее красивые плечи вздрагивали. Неожиданно мужчина наклонился и развернул ее к себе вместе со стулом.

– Мне повторить вопрос?

– Женя мне сказала… – пробормотала девушка, – что видела в «Национале»… герб.

– Какой герб?

– Вот этот. – Она достала из ящичка маленькую атласную коробочку, открыла ее и осторожно, двумя пальцами, как бабочку, вынула изящный золотой зажим для галстука, усыпанный драгоценными камнями.

Мужчина схватил зажим и поднес его к абажуру, чтобы лучше рассмотреть.

На сверкающей пластинке, в самом центре бриллиантового круга замерла гордая, неведомая птица с распростертыми крылями.

– Крест в круге? – Он уставился вопросительно на жену. – Это и есть герб?

– Это герб моего отца, – тихо сказала женщина. – Точно такой же изображен на старинной напольной вазе в номере Шолохова…

Мужчина поднял жену за плечи со стула и зашептал в лицо, обдавая ее кислым папиросным духом:

– Забудь о прошлом… Его нет. Оно умерло, сгнило в лагерях…

Его руки сползли вниз и юркнули к ней под блузку. Мила машинально сомкнула локти. Муж нетерпеливо и раздраженно развел их в стороны и одним движением снял с нее блузку через голову. Схватив огромной ладонью ее грудь, он с жадностью впился в нее губами. Женщина вздрогнула и закрыла глаза. Она очень старалась, но никак не могла остановить слезы, катящиеся из-под сомкнутых ресниц.

– А если ты опять выкинешь что-то подобное, – добавил муж, едва переводя дыхание от возбуждения, – то я тебя убью… Или сломаю тебе жизнь.

«Она и так сломана», – подумала женщина.

Несмотря на угрозу, Мила на следующий день снова появилась в гостинице.

На этот раз она и сама не знала, зачем сюда пришла. Она устало опустилась за столик в кафе, рассеянно полистала прейскурант, потом отложила его в сторону и огляделась. Слева от нее какой-то юнец слезливо кричал стихи миловидной женщине с короткой аккуратной прической. Мила нахмурила лоб. Она видела эту женщину совсем недавно в Доме литераторов. «Ах да… – вспомнила она. – Это – поэтесса по фамилии Цветаева…»

Юнец перестал выкрикивать рифмы и заплакал, ткнувшись лбом в ладонь.

Женщина улыбнулась:

– Вы изрядно пьяны, мой друг… Пойдемте отсюда. Почитаете мне свои стихи в другой раз.

– Но вы сами согласились, – возразил молодой человек, всхлипывая, – прийти со мной сюда.

– Я искала уборную, – просто ответила Цветаева. – В Москве это целая проблема – найти туалет. Не в райисполком же нам было идти за этим, правда?

– Уборную? – растерялся молодой человек.

– А вы не предполагали, что великие поэты тоже иногда хотят в сортир? – насмешливо спросила поэтесса, вставая. – Вы в состоянии расплатиться, юноша?

Молодой человек стал всхлипывать громче.

– Я вам – про любовь и вечность, а вы мне – про сортир…

Цветаева наклонилась к самому его уху.

– Вот когда вы научитесь, – сказала она громко, – рифмовать и то и другое – тогда сможете называться поэтом! Кроме того, между «писа́ть» и «пи́сать» разница только в ударении.

Юноша проводил тоскливым взглядом удаляющуюся фигурку, а потом крикнул ей вслед:

– Вы обещали прочитать мне свою «Эпитафию»!

– Будет вам… – ответила поэтесса, не оборачиваясь. – Я ее еще не написала.

Этот диалог развлек Милу, и она не заметила, как к ней за столик подсел ее вчерашний знакомец.

– Здравствуйте, Милица Федоровна, – произнес он, улыбаясь.

Она вздрогнула и расплескала чай.

– Вы сегодня без папки? – участливо поинтересовался он.

Мила взглянула в его глаза и вдруг отчетливо поняла, зачем она сюда пришла. И… испугалась. Она поставила чашку и почувствовала, что ей некуда деть руки. Она убрала их под стол, потом положила перед собой и наконец снова убрала.

– Что-то не так? – спросил Вадим.

Мила совсем стушевалась. Ей было неуютно под взглядом этого человека и в то же время так… хорошо. Она отвернулась и принялась рассматривать мутные очертания Кремля за стеклом.

– Вы кого-нибудь ждете? – опять поинтересовался Вадим. – Мне уйти?

– Нет, – вырвалось у девушки.

Она тут же пожалела, что это сказала, и готова была провалиться сквозь землю от стыда и растерянности.

Вадим улыбнулся:

– Хотите погулять в Александровском саду?

Она отвлеклась от осеннего пейзажа за окном, задумчиво посмотрела на своего собеседника, а потом очень просто спросила:

– А за мной опять будут шпионить?

Вадима не смутил этот вопрос. Он спокойно откинулся на спинку стула и покачал головой:

– Нет. Со мной – нет…

– У меня были неприятности из-за той… из-за вчерашнего визита, – зачем-то объяснила она. – Муж прочитал распечатку и…

– Тем не менее, – перебил ее Вадим, – вы опять пришли…

– Пришла… – согласилась Мила. – Сама не знаю зачем.

Они гуляли по шуршащему листвой Александровскому саду и молчали. В какой-то момент Вадим поймал ладошку своей спутницы, и они брели по горящей осенними красками аллее, взявшись за руки, как десятиклассники.

«Как странно, – думала Мила, – почему мне так хорошо с человеком, которого я совершенно не знаю и на которого, по идее, должна злиться? Почему мне так тепло и уютно идти с ним рядом по этой тихой аллее? Почему моей руке, которой еще час назад было некуда деться, так спокойно в его сильной ладони? Почему мне комфортно с ним даже просто молчать?»