– Вы хотите, – уточнил Вадим, – чтобы я стенографировал через замочную скважину его любовные связи?

Такая дерзость могла сойти с рук Григорьеву только по причине его молодости. И еще потому, что Ежов именно на нем остановил в свое время выбор как на «мавре, которому потом придется уйти».

«Сделает дело , – решил про себя нарком, разглядывая нахальное лицо молодого лейтенанта, – и отправится вслед за этой сучкой…»

– У Шолохова нет связей! – раздраженно пояснил он. – У него есть только одна связь. И вот о ней я хочу знать все!

Речь шла о жене самого Ежова – Евгении Хаютиной.

Григорьев имел в «Национале» целый штат осведомителей-коридорных. Кроме того, в его распоряжении находились девочки-стенографистки, посменно дежурившие на «прослушке» как самого номера, так и всех телефонных звонков, сделанных из него.

Зафиксировать связь писателя с ветреной супругой наркома было задачей несложной.

Но с самого начала эта затея мялась, комкалась и вязко прокручивалась в жерновах григорьевского нежелания .

И дело было не только в том, что Вадим совершенно очевидно симпатизировал Шолохову, но и в том, что он не симпатизировал своему шефу.

Два дня назад он подготовил очередное донесение:

...

«Согласно вашего приказания о контроле по литеру «Н» писателя Шолохова доношу: в последних числах мая поступило задание о взятии на контроль прибывшего в Москву писателя, который с семьей остановился в гостинице «Националь» в 215 номере. Контроль по указанному объекту длился с 03 июня по 11 июня 1938 г. Копии сводок имеются.

18 августа 1938 г. Шолохов снова прибыл в Москву и остановился в той же гостинице. Согласно вашему приказанию, стенографистки с указанной даты по настоящее время включаются (прослушивают) телефонные разговоры, ведущиеся из 215 номера, а также происходящее в самом номере. Во время контроля не было зафиксировано ничего подозрительного».

Он уже привык определенным образом преподносить информацию. Так, чтобы она, по его мнению, не сильно вредила Шолохову.

Сегодняшняя гостья писателя необычайно заинтересовала Вадима. Ему вдруг пришла в голову безумная мысль. Если эта девушка окажется хоть чуть-чуть похожей на Хаютину, можно будет поставить точку на всей этой грязной затее Ежова. Одну большую, жирную точку. Мол, была гостья… зафиксировали… проверили… не она! Похожа, но не она! Обознались вы, товарищ нарком… Поверили сплетникам… Рекомендую… контроль прекратить… ввиду очевидной ошибки…

В лифте Вадим внимательно пригляделся к девушке. Ей было лет двадцать пять, и ее отличала та особенная красота, которую в последние годы было принято называть «изысканной», «тонкой», но никак не «аристократической». Это определение, увы, приобрело в новые времена уничижительный оттенок, несмотря на то, что было самым точным.

«Аристократическая красота, – отметил про себя Вадим. – Любопытно, что понадобилось незнакомке с изысканной, дворянской внешностью от пролетарского писателя?»

Девушка прижимала к груди кожаную папку и явно нервничала.

– Сюда. – Шолохов распахнул громоздкую железную решетку лифта и пропустил спутницу вперед.

Вадим вышел последним и двинулся по коридору, краем глаза наблюдая, как незнакомка проследовала в номер к писателю.

– Это еще кто? – спросил он у Епихина – старика-коридорного, кивая на закрывшуюся дверь 215-й комнаты.

– Откуда мне знать? – проскрипел старик. – Нынче не уследишь за всеми. С тех пор как клозеты в каждом номере появились – несподручно стало за людями присматривать.

Григорьев спустился на первый этаж. Здесь, в западном крыле здания, находилась маленькая комната, спрятанная от любопытных глаз. Час назад на дежурство заступила телефонистка Зина Яглыч.

– У Шолохова – тишина? – спросил он.

– У него гостья… – шепотом ответила Зина.

– Смотри, – пригрозил Вадим, – хоть слово упустишь – пожалеешь горько! Стенограмму лично мне!

Женщина испуганно кивнула.

– Разумеется, Вадим Борисович.

Он прошелся в растерянности по коридору первого этажа, недавно выкрашенному в противный свекольный цвет, и опять поднялся к Епихину.

– Ну, что новенького? – спросил он на всякий случай, хотя и так знал, что коридорный не сообщит ему ничего интересного.

Епихин открыл было рот, чтобы в очередной раз пожаловаться на пристроенные к номерам клозеты, как вдруг дверь 215-й комнаты распахнулась, и девушка опрометью выскочила в коридор.

– Безобразие! – донесся до Вадима трубный голос писателя. – Я непременно позвоню в райком! Какая низость!

Незнакомка затравленно огляделась по сторонам и бросилась к лестнице, ведущей к центральному холлу первого этажа.

– Одну минутку! – крикнул ей вслед Вадим. – Прошу вас остановиться!

Он догнал девушку у самого выхода и грубо схватил за локоть. Толстая кожаная папка с громким хлопком упала на пол. Сидящие за столиками кафе повернули головы и с любопытством уставились на молодых людей, выясняющих отношения у самых дверей лучшей московской гостиницы.

– Пустите… – пробормотала незнакомка, и Вадим прочитал в ее глазах испуг, смешанный с растерянностью.

– Давайте поднимем папочку, – холодно сказал он. – И пройдем вон к тому столику у окна.

– С какой стати? – попыталась возмутиться девушка. – Мы с вами не знакомы!

– Моя фамилия – Григорьев, – спокойно сказал Вадим. – Я сотрудник Народного комиссариата внутренних дел.

Девушка побледнела. Она медленно подняла с пола папку и обреченно направилась к столику.

– Итак, – прищурился Вадим, когда они заняли место у самого окна, – вы чем-то расстроены?

Усыпанная осенними листьями Москва за стеклом отразилась на миг холодным солнцем в бокалах и блеснула в глазах незнакомки. Она отвернулась и промолчала.

– Михаил Александрович остался недоволен вашим визитом, – невозмутимо продолжал Вадим. – Или мне показалось?

– Я принесла ему рукопись, – пробормотала девушка. – А он…

– Начал к вам приставать? – помог Григорьев.

Девушка испуганно подняла глаза.

– Нет. Он принял меня за… шпионку.

Эта версия, как и возможная легенда о «приставании», не сильно удивила Вадима.

– Позвольте?.. – Он протянул руку к папке.

Девушка машинально прикрыла ее рукой.

– Я хочу взглянуть на вашу рукопись, – пояснил Григорьев, высвобождая папку. Не сводя глаз с незнакомки, он скрипнул «молнией» и, как фокусник, извлек из папки на стол стопку чистых листов. – Шедевр! – оценил он с усмешкой. – Для начинающего литератора – просто гениально. Странно, что Михаилу Александровичу не понравилось… Может быть, зайти к нему еще раз?