Вне всяких сомнений, лорд Эдвард был мертв.

Однако по какой-то неведомой, иррациональной причине Кристофер всё отказывался верить в развязку. Авторитет правителя был слишком велик, чтобы даже смерть могла подорвать, да хотя бы поколебать его. Страх заставлял молодого аристократа перепроверять вновь и вновь, мучительно боясь ошибиться, страшась услышать дыхание, которого не было и быть не могло.

Лежащий на кровати мертвый человек слишком походил на спящего: отсутствие внешних повреждений заставляло усомниться в окончательности и бесповоротности произошедшего. Инстинктивно Кристоферу вдруг захотелось выстрелить правителю в сердце, если, конечно, таковое вообще имелось, или острым лезвием отделить голову от тела, — чтобы уж наверняка…

Даже мёртвый, лорд Ледума продолжал внушать страх.

Сам поражаясь не свойственной ему кровожадности, премьер взял себя в руки и велел отказаться от подобной неэстетичной затеи. Было кощунством даже в мыслях осквернить тело этого человека.

Недостойная мысль, да и просто глупая… откуда только пришла она. Да и как сделать это? Никогда не держал он в руках ножа, за исключением столового или того, которым режут бумагу.

В конце концов, в предосторожностях нет необходимости: лорд Эдвард и до отравления был едва жив. А если верить ученым мужам Магистериума, принятого правителем яда с лихвой хватило бы, чтобы отправить на тот свет десяток совершенно здоровых взрослых мужчин.

Смерть лорда Эдварда ни в коем случае не должна выглядеть насильственной. Официальная версия будет такова: самоотверженно спасая город от катастрофы, правитель скоропостижно скончался от острого ментального истощения. Героический уход, достойный воспевания в летописях, балладах и официальных хрониках. Уж об этом премьер позаботится. Он подарит своему лорду бессмертие — не физическое, но в памяти потомков.

Смерти нет для лорда Ледума. Смерти нет.

Учитывая массу авторитетных свидетелей, которые подтвердят размах произведенного чародейства и обморок правителя сразу после него, вопросов возникнуть не должно.

К тому же, все вопросы будут теперь решаться до безобразия просто: он обладает достаточно высоким статусом, чтобы самостоятельно продолжить руководить городом.

Кристофер горько улыбнулся, словно извиняясь, и снял с чела правителя диадему с «Властелином». Вдоволь налюбовавшись великолепным алмазом, маг водрузил венец себе на голову. Собрав с мертвого тела все прочие драгоценности, с особенным пиететом надел он на указательный палец левой руки перстень-ключ, отпиравший двери заветной Алмазной комнаты, главной тайной сокровищницы дворца.

После того, как все, имевшее объективную ценность, было взято, Кристофер, поколебавшись минуту, снял с шеи мертвеца винного цвета шелк: внутри высокого жесткого воротника памятный фуляровый платок был туго завязан вокруг горла.

Прикосновение к мягкой ткани словно вернуло его в жаркий дурман минувшей ночи. Внезапная дрожь сотрясла аристократа. Что, о боги, что же он наделал?! Будто молния, грудь пронзила боль, и горе камнем придавило к земле.

Правителя Ледума больше не было здесь. Одно только холодное тело осталось вместо того, кого он любил без памяти, любил больше всего на свете. Лорда Эдварда больше нет. Так почему же он до сих пор не может раздавить в себе это мучительное чувство?

Человек, значивший для него больше самой жизни, ушел навсегда, слившись с вечностью, которая слишком жадна, чтобы отдавать что-то. Возможно ли пережить такую разлуку? Удовлетворение от того, что он поступил правильно, мешалось со страданием, придавая чувству особую пикантность, особую эстетическую ценность.

Но как же так? Правитель Ледума был мертв, а он, Кристофер, жив, как будто ничего и не случилось. Он смог пережить эту смерть: сердце его не остановилось вместе с сердцем лорда. Это больно, да, очень больно, — но не смертельно. Жизнь продолжалась, и хуже того — она не потеряла смысл. На нем по-прежнему лежит груз ответственности за город, за конфликт с Аманитой, который необходимо срочно уладить.

Увы, нужно было жить дальше, несмотря ни на что.

В эту минуту аристократ отчетливо понял, что значит предавать. Кубок души его был наполнен до краев, и в кубке этом была — боль. Никогда прежде не испытывал он такую боль. Не причинял ее себе сам.

— Премьер должен всегда стоять за своим лордом. Как же не различили вы шаг предательства за самой своей спиной?

Кристофер вновь опустился на колени, низко склонив голову на край кровати, словно священнослужитель, молящийся о душе умирающего.

И он всё держал и держал правителя за руку, не в силах отпустить, не в силах унять тоски, не в силах поверить, что больше не сумеет согреть эту царственную узкую кисть. Как сожалел он о том, что ему пришлось совершить, о, как горько он сожалел!

Решившись на убийство, аристократ заранее смирился с тем, что не сможет остаться прежним, знал, на какие жертвы придется пойти. Но если бы выпал шанс всё пережить опять, он сделал бы это снова, ни усомнившись ни на секунду, ни колебавшись ни мгновение.

И да, он вновь сделал бы всё именно так. Не исподтишка, не украдкой, когда долгие минуты беловолосый без сознания находился в его руках, а позволив осознать и в полной мере прочувствовать конец. Всё же смерть — слишком важное событие, чтобы его пропускать.

И, в случае с великим лордом Ледума, это и не смерть даже, но бессмертие.

Премьер вздохнул. Есть такое жестокое, не оставляющее вариантов слово — необходимость. Этот человек не мог жить, просто не имел права. И дело тут даже не в личном, не в том, как лорд поступал с ним. Не потому, что аристократ отчаянно хотел взаимности, но чувства его вот уже много лет являлись односторонними. Нет, не поэтому: Кристофер никогда не позволял эмоциям играть солирующую партию в оркестре своей жизни. Хоть это чувство и было, кажется, больше него самого, разрушая медленно, но верно. Но таков уж лорд Эдвард: в твердое сердце его, похоже, проникнуть смог бы только меч.

Глупо упрекать хищника за то, что он не ведает жалости к жертвам. Однако же это не означает, что жертвы не должны пытаться спасти свои жалкие шкуры.

Этот человек был чрезмерно властолюбив, несдержан и опасен — не только для Ледума, но и для всей Бреонии. Теперь всё будет иначе. Он, Кристофер, устроит всё наилучшим образом. Никакого конфликта с Аманитой не будет. Ледум признает все притязания столицы, как того и требует древний закон, и лорд Октавиан Севир оставит их в покое. Именно он, Кристофер, построит в Ледуме новый лучший мир, мир, в котором всё будет правильно и каждый получит по способностям.

Мир, в котором не будет бессмысленных войн и жестокости.

Что ж, мысленно он уже почти смог оправдать себя.

Когда-то аристократ не сомневался в безупречности своего кумира. Когда-то… бесконечно давно, вечность назад, еще сегодня утром… еще когда билось ныне погребенное в немоте сердце. Еще минуту назад, еще только что — но не сейчас.