завязать разговор, мы пошли в гостиную и постояли там минут пятнадцать. Королева Мария выглядела величественно до кончиков пальцев. Ее образ украшало множество жемчужных нитей, сверкающих браслетов и колец. На ней было черное бархатное вечернее платье и шуба из горностая. Затем королева пригласила меня в свою гостиную и спросила принцессу, не желает ли она присоединиться. Томми осталась с остальными и вскоре сбежала. Я заглянула к ней, когда меня вежливо отпустили спать, и она уже лежала в постели, потому что это был единственный способ согреться. Но я действительно наслаждалась поездкой и испытывала большое восхищение и настоящую привязанность к королеве Марии.

Она передала Франклину свою фотографию, на которой она, при полном параде, в шляпе, вуали и перчатках, пилит сухую ветку дерева вместе с одним из своих посыльных на другом конце пилы, молодым австралийцем. Она велела мне передать мужу, что заботится о сохранении деревьев не меньше, чем он, и в доказательство посылает ему эту фотографию. Ничто из того, что я привезла Франклину из той поездки, не доставило ему большего удовольствия, чем эта фотография и сопровождавшее ее послание. Мой муж всегда считал королеву Марию великим человеком.

Под руководством Стеллы Рединг я посетила университеты и бесчисленные фабрики, останавливалась в поместьях, земли которых теперь используются для сельскохозяйственных целей, и в загородных домах, владельцы которых освободили значительную часть помещений и превратили их в ясли для эвакуированных и раненых детей. Я видела, как для выполнения бесчисленных обязанностей создавались Женские добровольные службы. Они занимались всем, начиная с переезда в города, пережившие бомбардировки и нуждавшиеся во всем, от продовольствия до стирки одежды, и заканчивая уходом за жильем рабочих, которых перевели с одной фабрики на другую.

День обычно начинался в восемь часов и заканчивался в полночь, но я была так увлечена, что в то время даже не осознавала свое утомление. Мы вели колонку в газете каждый день в любое удобное для нас время, а иногда и в таких холодных комнатах, что пальцы Томми едва слушались.

Эта нация находилась в состоянии войны и переживала моменты большой неопределенности и стресса. Но чему я часто удивлялась, так это стойкости людей и их способности продолжать жить в послевоенные годы и принимать свою унылую реальность.

Один из рабочих сказал мне, что труднее всего оставаться на работе, когда ты знаешь, что в районе твоего дома падают бомбы, и неизвестно, жива ли твоя семья, цел ли твой дом в конце дневной или ночной смены. Женщины, которые ежедневно кормили докеров, во время нашего совместного обеда признались: «Мы привыкли смотреть на докеров свысока, как на самый низкий элемент нашего общества. Мы немного боялись их, но теперь познакомились с ними поближе и больше никогда не будем к ним так относиться».

Женщины из самых разных слоев общества, никогда прежде не работавшие вместе, трудились бок о бок точно так же, как мужчины на фронте. Британские острова, которые мы всегда считали классово сознательным местом, где люди настолько застыли внутри своих социальных слоев, что редко переходили из одного в другой, сплотились перед лицом войны в тесное сообщество, где большая часть старых различий потеряла смысл, оставив после себя новые ценности.

Когда я приехала в центр, где людям, подвергшимся бомбардировке, раздавали одежду, мебель и другие предметы снабжения, молодая женщина с одним ребенком на руках и вторым, державшимся за ее юбку, бодро сказала мне: «Да уж, нас бомбят уже в третий раз, но правительство оказывает нам небольшую помощь, а вы, американцы, присылаете одежду. Мы справляемся, никто из нас не пострадал, и это самое главное».

Вернувшись в Лондон, я поужинала с премьер-министром и миссис Черчилль. Во время этого ужина у меня возникли небольшие разногласия с премьер-министром по поводу лоялистской Испании. Мистер Черчилль спросил Генри Моргенто, отправляем ли мы, Соединенные Штаты, «достаточно» гуманитарной помощи в Испанию и благополучно ли она туда добирается. Генри Моргенто сказал, что надеется на это, а я отметила, что, по-моему, уже слишком поздно и что нам следовало помогать лоялистам во время гражданской войны. Мистер Черчилль заметил, что поддерживал правительство Франко, пока Германия и Италия не вошли в Испанию, чтобы ему помочь. Я сказала, что не понимаю, почему нельзя было помочь лоялистскому правительству, а премьер-министр ответил, что мы с ним были бы первыми, кто лишился бы головы, если бы лоялисты победили – настроения против таких людей, как мы, мгновенно распространялись по миру. Я сказала, что потеря головы не имеет значения, на что он ответил: «Я не хочу, чтобы вы лишились головы, и свою я тоже не хочу терять». Затем миссис Черчилль наклонилась через стол и сказала: «Думаю, миссис Рузвельт права». Премьер-министр к этому времени был очень раздражен и сказал: «Я придерживаюсь определенных убеждений уже шестьдесят лет и не собираюсь менять их сейчас». Миссис Черчилль встала, дав понять, что ужин окончен.

Перед моим отъездом мы с тетей Мод Грей и Томми поехали в Виндзорский замок, потому что я хотела доложить королеве Елизавете о своей поездке. Пока мы беседовали в ее гостиной, пришел король, который провел весь день в гостях у наших военно-воздушных сил, и привел с собой детей. И король, и я сильно простудились, из-за чего наши носы требовали большого внимания. Когда мы отъезжали от Виндзорского замка, тетя сказала мне потрясенным тоном: «Дорогая, я никогда в жизни не чувствовала такого унижения. Ты пользуешься этими мерзкими маленькими салфетками и комкаешь их в руке, а король использует такие прекрасные полупрозрачные льняные платки! Что они могли подумать!»

Когда подошло время возвращаться домой, мой муж, посол Уайнант и премьер-министр обсудили, как мне лучше поехать. Мы с Томми возвращались на самолете American Export Lines. И посол Уайнант, и премьер-министр отметили, что лично я могу не беспокоиться, что немцы узнают о моем нахождении в самолете, который направляется в Лиссабон, однако я подвергну опасности других пассажиров. Наконец, после долгих разговоров по телефону через Атлантику мой муж, который не хотел, чтобы я летела на военном самолете, сдался и сказал: «Мне все равно, как ты отправишь ее домой, просто сделай это».

Глава 24

Война продолжается: 1943

Через несколько дней после нашего возвращения из Лондона один вашингтонский журналист написал статью, в которой утверждал, что мисс Томпсон попросила несколько дней отпуска, чтобы навестить свою больную мать. Я, якобы, сказала: «Как же, Томми, я не знала, что у тебя есть мать, но, боюсь, мы слишком заняты, чтобы тебя сейчас отпустить».

Это было настолько нелепо, что никто из нас даже не рассердился.