– Серьезно? – Такие двойные стандарты больше подходили времени Уита, чем современности. – Ладно, ухожу.

Но Кади задержалась у дверей шлюпочной, пытаясь сосредоточиться на Уите. Ей не хотелось торопить их прощание. Она злилась на гребца за то, что он прервал их. Там ли еще Уит?

– Я серьезно, уходи давай! – крикнул ей вслед гребец. – Эй, это что, наше полотенце?

Выйдя на улицу, Кади закрыла дверь и прислонилась к ней. Она посмотрела в рыдающее небо. Боль в голосе Уита эхом отозвалась в сознании, сердце сжалось от сожаления. Но Кади знала, что поступила правильно. Он будет в большей безопасности и счастливее, работая на воздушном корабле, который никогда не увидит боя. Может быть, он отслужит несколько лет, выполнит долг перед армией, который, как считал, унаследовал от семьи, а затем пойдет работать в музыкальный бизнес, как и хотел.

Ей нравилось разговаривать с ним, но они не могли быть вместе по-настоящему, физически. Причины, по которым она хотела, чтобы он остался, были абсолютно эгоистичными.

Она была эгоисткой с Эриком в критический момент, и это привело его к гибели. Она усвоила урок.

Держа полотенце над головой, как зонтик, Кади прокралась вокруг лодочного домика, чтобы проверить причальный столб, прежде чем вернуться домой.

Там ничего не было.

Кади хотела разыскать место третьей передачи, но соседки по комнате раздули слона из того, что она промокла. Андреа завернула Кади в ворох лиловых полотенец, а Раджу, обычно местная царица веселья, настояла, чтобы Кади осталась с ней заниматься психологией. В тот вечер Кади вынуждена была пойти на поводу, чтобы их успокоить, но терпение подходило к концу. Бернштейн сам сказал, что один тест ничего не значит и до решения проблемы с Хайнсом, о которой она умолчала, тоже есть время. Учеба сейчас не в приоритете.

Впервые со смерти Эрика Кади чувствовала себя сосредоточенной, ясно мыслящей и продуктивной. Она помогла Билхе, она поступила правильно по отношению к Уиту, даже если это причиняло ей боль, и, самое главное, она приближалась к тому, чтобы узнать правду о брате. Теперь, когда она снова обрела уверенность, Кади не собиралась так легко от нее отказываться. Она ускользнула рано утром, прежде чем ее соседки успели задержать ее вопросами.

Вчерашние бури сменились холодным голубым утром, как будто небо было чисто вымыто. На виртуальной карте точка встала прямо на станцию Гарвард-сквер. Третье значение координат резко отличалось, оказавшись прямо посреди Гарварда. Странное место для тайных дел. Но, возможно, в курсирующих толпах есть своя анонимность: никто не обратит особого внимания на шляющегося у шумной станции человека. Легко спрятать на виду. В самом деле, на площади и так обитало несколько невидимок – бездомных.

Первое, на что обратила внимание Кади, приехав в Гарвард, было то, сколько бездомных она увидела сразу за Джонстон-Гейт. Ей встретились постоянные обитатели: старуха у университетского книжного магазина с одним огромным дредом, который свисал почти до колен, словно серебряный питон, проглотивший ее голову целиком; веселый парень с банкой под мелочь, которому некоторые передавали привет, но мало кто давал наличные. Азиат, игравший на ужасном самодельном струнном инструменте, возможно, и не был бездомным, но никто не знал, где он спит по ночам.

Кади поискала остальных, как по списку: ветеран в инвалидном кресле возле «Старбакса»; парень, который считал себя смешным с табличкой «Подайте на наркотики»; пожилой джентльмен, который никогда ничего не просил, а просто сидел на карнизе станции и читал потрепанные книги в мягкой обложке, а рядом с ним стоял пустой стакан «Данкин Донатс». Все в кампусе знали этих людей в лицо, но смотрели мимо них на улице. Они были опавшими листьями общества, беспорядочно скользящими по священным булыжным мостовым, словно человеческие останки, еще не сдутые ветром.

Кади слышала, что бездомных так много, потому что в свое время какой-то политик урезал финансирование и резко закрыл психиатрические лечебницы Массачусетса, бросив пациентов искать свой собственный путь без лечения, вот большинство и оказалось на улицах. Ходили слухи, что, несмотря на постоянное присутствие туристов, в Гарвард-Ярде есть только одна скамейка. Неофициальная причина – чтобы не дать бездомным удобно устроиться в кампусе. Они могут пройти, но не могут лечь. И все же Гарвард, казалось, был магнитом для бездомных, безнадежных, лишенных будущего членов общества. Кади когда-то думала, что они могут ценить иронию, но ирония существовала для тех, у кого есть привилегии.

Кади пробиралась сквозь толпу вокруг станции и задавалась вопросом: неужели такова была судьба Эрика? Когда люди говорят о самоубийстве – люди, которые никогда не переживали подобную трагедию в семье, – многие называют этот поступок эгоистичным. Она подслушала, как друзья семьи говорили, что худшее в смерти Эрика – его потерянный потенциал, что он упустил многообещающее будущее. Кади решительно не соглашалась: были вещи похуже. И потом, если смотреть реалистично, было бы ли его будущее таким ярким?

Чувствовал ли Эрик, что его курс изменился, чувствовал ли, что его будущее попросту иссякает со свистом, как воздух в проколотой шине? Или его выбор был импульсивной реакцией на боль в настоящем, бегством из мира, который стал слишком жесток к нему: болезнь, стресс в учебе и поручения Прокоп, соперники вроде Ли, его семья… его сестра?

Раньше Кади удивлялась, почему потенциальная жизнь считается более священной, чем та, что существует, но теперь она знала. Гораздо легче и приятнее представлять себе счастливый конец, каким бы надуманным он ни был, во всех его ярких радужных красках, чем смотреть в лицо реальности каждого дня и позволять времени и судьбе поступать с тобой все хуже и хуже.

Она все еще говорила себе, что, если бы у семьи было больше времени, они могли бы помочь Эрику справиться с болезнью лучше, жить лучше, но, конечно, она не знала наверняка. Может быть, это просто хорошая ложь, которую семьи говорят себе, та же самая ложь, которую семьи этих бездомных тоже когда-то говорили себе, что все будет хорошо. Кади даже не знала, будет ли с ней самой все в порядке. Если бы мы все знали свое будущее, многие ли из нас согласились бы его пережить?

Кади глянула в приложение-навигатор и последовала указанию, переходя на левую сторону станции, подальше от входа. Но стоило ей поднять глаза от телефона, понимающая улыбка сама расплылась на губах.

Яма, просевшая площадка рядом со станцией, была заполнена шахматистами. Эрик любил шахматы, она могла представить, как он испытывал себя в поединке против старых профи.

Точка в приложении, казалось, парила над ближайшим к тротуару столиком. Там сидел чернокожий мужчина средних лет в пуховой куртке и бейсболке «Ред Сокс». Молодой человек, игравший с ним, был одет в бутылочно-зеленую, блестящую куртку, которая больше подходила для стрельбы по тарелочкам, чем для уличных шахмат. Несколько его друзей наблюдали за партией, скрестив руки на груди.

Кади наблюдала за игрой, ожидая своей очереди.